Сильвейн Рейнард - Искупление Габриеля
Габриель кивнул. Его рот будто сам собой открывался и закрывался. Он пытался подобрать слова для начала разговора и не мог. Неловкость момента сгладил подошедший к столику официант.
Они заказали напитки, в ожидании которых болтали о разных пустяках. Потом, когда официант принимал заказ на еду, оба не могли дождаться, когда он уйдет.
– Я очень рада тебя видеть, – сказала Келли, подаваясь вперед. – Спасибо, что принял мое приглашение.
– Не за что, – ответил Габриель, пытаясь улыбнуться.
– Я должна перед тобой извиниться.
Его улыбка мигом исчезла.
– За что?
– Я уже писала об этом в письме. Мне нужно было бы увидеться с тобой сразу, как я узнала о твоем существовании. Я должна была бы подумать о тебе, а не о том, как ублажить собственную мать.
Габриель вертел в руках вилку.
– Это было давно. Как получилось, так и получилось.
– Спасибо за понимание. Моя мать знала, но никогда о тебе не говорила. Даже после смерти отца. Она не могла простить ему любовницу.
Габриель заметно напрягся:
– Значит, до смерти отца и оглашения завещания вы… ты обо мне не знала?
– Нет. Но я знала твою мать. Мне больно слышать, что ее уже нет в живых. – Келли с сочувствием посмотрела на сводного брата.
– Спасибо. – Габриель выпрямился. – Она умерла очень давно. Мне тогда было девять лет. Но меня усыновили замечательные люди.
– Майкл говорил мне. От него я узнала, что наш отец очень гордился тобой и твоими успехами.
– Что? – удивленно вскинул брови Габриель.
– Разве ты об этом не знал?
– Нет. Мы уехали из Нью-Йорка незадолго до смерти моей матери. После этого я не виделся с вашим отцом.
Габриель понимал, что слово «вашим» могло задеть Келли, но оно вырвалось само собой. Впрочем, чем больше он думал над услышанным, тем больше сумятицы возникало у него в голове.
– Ни одной встречи. Ни одного телефонного звонка. Ни одного письма, – добавил он, скрипнув зубами.
– Мне очень тяжело это слышать. После разговора с Майклом я думала, что отец поддерживал какую-то связь с тобой. – Келли задумчиво потягивала вино. – Майкл мне рассказывал, что наш отец знал о семье, которая тебя усыновила. Он знал о твоей учебе в Принстоне и Гарварде. На протяжении ряда лет ты был постоянной темой разговоров отца и Майкла.
– Если отец настолько интересовался моей жизнью, что обсуждал ее со своим адвокатом, почему тогда не позвонил мне? Почему не написал? Или у него был… ограниченный интерес?
Келли разглядывала рисунок на скатерти.
– Пожалуй, я смогу ответить на твой вопрос. Отец был из тех людей, которые принимают решение раз и навсегда. Никаких пересмотров. – Келли понимала язык тела, и жесты Габриеля сказали ей многое. – Чувствую, я только расстраиваю тебя этим разговором.
– Я приехал сюда за ответами, – отрывисто произнес Габриель. – Я знал, что меня ждет тяжелый и неприятный разговор.
– Не буду тебя разуверять. Так ты видел отца?
– В раннем детстве. Всего несколько раз.
– Но после отъезда из Нью-Йорка ты попал в Пенсильванию и рос там?
– Мне повезло. Женщина, усыновившая меня, работала волонтером в больнице, где умерла моя мать.
– А что же родственники твоей матери? – (Габриель поморщился и промолчал.) – Я не собираюсь допытываться, – сказала Келли. – Просто есть моменты, которые меня удивляют. Я несколько раз видела твою мать, и мне показалось, что у нее очень хорошие отношения со своими родителями. Поэтому меня и удивило, что они не взяли тебя к себе.
– Дед с той стороны умер еще до моего рождения. Бабушка разозлилась на мою мать за связь с женатым мужчиной и рождение внебрачного ребенка. Когда мать умерла, бабушка заявила службе социальной опеки, что не сможет меня взять. Тогда моя приемная мать позвонила моему отцу. Он тоже от меня отказался. Если бы не семья Кларков, я бы остался в приюте. – Габриеля передернуло.
– Прости, что затрагиваю такие болезненные для тебя темы, – сказала Келли. – Представляю, сколько тебе пришлось пережить.
– Так ты знала мою мать? – спросил Габриель, поспешив сменить тему.
– Она работала секретаршей в фирме моего отца. Молодая, симпатичная девушка. Я иногда приходила к отцу на работу, и она приветливо меня встречала. Мне она очень нравилась. А потом… наверное, это было время, когда ты родился или чуть позже… между родителями начались ссоры. Причину ссор я не знала и обрадовалась, когда в семье снова наступил мир. Однако через несколько лет наша мать вдруг ушла от отца и стала жить вместе со своими родителями на Лонг-Айленде. Разрыв длился месяцев шесть. Потом они помирились, и мать вернулась на Манхэттен. Конечно, это лишь мои предположения, но мне почему-то кажется, что разрыв каким-то образом был связан с тобой. Однажды я подслушала их ссору. Мать в чем-то упрекала отца и несколько раз повторила слова «тот ребенок». Мы с Одри тогда и понятия не имели о тебе и решили, что родители ссорятся из-за меня или нее.
Габриель сидел с плотно сжатыми губами.
– Сколько лет тебе было, когда твои родители разъехались?
– Сейчас вспомню. – Келли подняла глаза к потолку. – Думаю, года двадцать три.
– Значит, мне было девять. Как раз в это время мы уехали из Нью-Йорка.
– Возможно, моя мать поставила отцу ультиматум и потому твоя мать решила уехать.
– А ты потом никогда не спрашивала свою мать о причинах этих ссор?
Глаза Келли округлились от ужаса.
– Ни в коем случае. Родители никогда не посвящали нас в причины своих ссор. Знаешь, у меня бы не хватило смелости спросить. Даже потом, когда я стала совсем взрослой.
– Ты можешь поподробнее рассказать о моей матери? – попросил Габриель.
Келли задумчиво разглядывала тарелки, рюмки, скатерть.
– Красивая, очень приветливая. Она была молода и полна жизни. Моя мать – совсем другой типаж. Ее занимало продвижение по социальной лестнице, статус. Иногда мне с ней было очень трудно. А у твоих родителей была весьма существенная разница в возрасте. Не знаю, понимал ли ты это тогда. Отец родился в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Скорее всего, твоя мать была лет на двадцать его моложе.
– Думаю, что так. Расскажи мне об отце.
– Я любила его, но он всегда много работал. Для меня был праздник, когда мы с ним гуляли по городу. А по субботам он любил готовить блины на завтрак, и я помогала ему. Если он и не был очень хорошим мужем, то был очень хорошим отцом.
