Пат Бут - Сестры
– За сколько ты продашь?
Ивэн весь напрягся. Дело развивалось быстро. Он собирался продать пару, ну от силы три.
– Сто тысяч долларов, но только для коллекционеров, а не для перекупщиков.
– Послушай, дорогой, я в жизни никогда ничего не продавала, кроме пары пустых картин через «Кристи» и книг. Около пятнадцати миллионов в твердых обложках в среднем по семнадцать долларов и около сорока миллионов в мягких по пять долларов за штуку. Это, конечно, только в Америке.
Джули считала, что иногда необходимо говорить такое. Людям следует напоминать, насколько она богата.
Мозг Ивэна Кестлера, привыкший к операциям с цифрами, быстро произвел вычисления. Получив итог, он улыбнулся. Ничего он не уважал на свете так, как суммы, выражавшиеся количеством цифр в телефонных номерах, особенно если при этом учитывался еще и междугородный код.
– Тебе нужно больше, нежели одна?
– Да.
– Что ж, откровенно говоря, одна или две картины найдутся.
Он обворожительно рассмеялся, как мальчишка, застигнутый врасплох, когда чересчур очевидно пытался солгать.
– Я беру их все, Ивэн. Все до одной.
– Что?
Не веря своим ушам, он уставился на нее.
– То, что слышал, Ивэн. Я сказала, все до одной.
Он поднял вверх обе руки.
– Нет, Джули. Нет, нет. Никоим образом. У нас сорок картин, и нужно удовлетворить запросы других клиентов.
– Я беру все сорок по сто тысяч долларов за каждую.
– Ах! – снова проговорил Ивэн. – Ах.
Четыре миллиона долларов. Такая сделка делает более чем реальной покупку картин у герцогини Альбы. Их ему предложили несколько дней назад – замечательный Гойя, восхитительный Веласкес. Пришлось отклонить предложение из-за недостатка средств. Но четыре миллиона позволят ему совершить сделку десятилетия – что еще может быть столь удачным, как «открытие» Билли Бингэма.
– Если согласен, могу выписать чек прямо сейчас. Сию минуту, в обмен на твою расписку в получении чека и письменное обещание выслать мне сорок картин Бингэма сразу же, как только сможешь передать их моему агенту.
Всю свою жизнь Ивэн Кестлер довольно быстро обделывал свои дела. Но так быстро он действовал впервые. Его маленькая рука выстрелила вперед и схватила руку Джули Беннет.
– Идет. Договорились, – сказал он.
Вместе они прошли в большую комнату, где присутствовавшие наслаждались десертом.
Когда самая раскупаемая писательница выписывала чек Ивэну Кестлеру, используя вместо стола плавные контуры бронзовой скульптуры Жана Арпа, созданной в 1960 году, никто не попытался возразить, хотя каждому хотелось узнать – что же такое она покупает?
– Ты уверена, что все будет в порядке там, у двери? Похоже, что здесь потребуется паспорт.
Люси Мастерсон с подозрением смотрела из лимузина на недружественный уличный ландшафт западного Лос-Анджелеса.
– Не беспокойся. Том Круизе сегодня утром звонил Хелене. Вахтеру передано мое имя. Даже если он не найдет его, думаю, мы сможем пройти. Один-два человека в этом городе, надеюсь, узнают меня, Люси.
В этом был скрыт мягкий упрек. Существовал миф: чтобы попасть в ночной клуб Хелены Каллинианиотис, нужно было лично знать ее. Однако существовали исключения, доказывавшие справедливость правила. Внешность Джейн «сегодня» была настолько популярной, что она могла бы влететь в дверь на облаке всеобщих поздравлений, демонстрируя, что в этом городе дружба была явлением мгновенным.
Закат врезался в воды Серебряного озера. Они продолжали держать курс на запад. Джейн вытянула ноги под переднее сиденье и глубоко вдохнула ночной воздух дымных пригородов Лос-Анджелеса. Прежде ей не доводилось бывать в ночном клубе Хелены, имевшем репутацию одного из самых элитарных, посещение которого доказывало всему миру, что теперь она действительно принадлежала к обладателям зеленых карточек голливудской команды высшего ранга. По пятницам у Хелены присутствовавшие делились на две категории: тех – кто глядел, и тех – на кого глядели; не вызывало сомнения, что Джейн относилась ко второй категории.
– Как, черт возьми, ей удалось достичь того, что все буквально давятся, чтобы пробиться сюда? Она же не была исполнительницей танца живота или чего-то в этом роде?
– Думаю, что Никольсон могла бы создать ночной клуб хоть на моей заднице.
– Наверняка. Маленький зальчик для маленькой кучки людей с большими претензиями. Он может быть забит до отказа, если появятся разини и зеваки!
Люси рассмеялась.
– Да, что-то подобное было у Лоу Адлера, где они все торчали (комната над Рокси, которую называли «Над Рокси»). Отличная, надо признаться, была дыра. У многих были декоративные спичечные коробки с надписью «Красивая жизнь – лучшая месть». Меня такая жизнь, как у них, не привлекала. Тараканы и те жили лучше.
– Что и говорить, долгое время у них не было даже лицензии на торговлю спиртным.
– Лучше бы им перехватить некоторых из друзей Хелены – любителей покататься на попутном, и потому бесплатном, транспорте. Интересно, будет ли там эта Деми Мур. Да, она мне приглянулась.
– Тебе придется отбить ее у Эстебез.
– Для разнообразия рассчитываю на тебя, дорогуша. Теперь, когда ты свободна, можно немного и повеселиться.
Джейн вздохнула. Это правда. Она свободна и иногда раздумывала над тем, что же такое свобода. Там, где в ее сердце был Роберт, теперь зияла дыра. Она не пыталась связаться с ним, он – также. Порой она сожалела о том, что его болезненная реакция на фотографии вызвала у нее такую ярость, однако ночи бесконечных раздумий и рационалистических построений как-то размыли суть и содержание самого факта, и теперь она довольно смутно представляла, что же, в сущности, произошло, почему это произошло и что было неправильно.
Для такого человека, как он, подобные фотографии оказались величайшим потрясением. Но где же его великое сострадание, его добродетель, способность прощать и понимать, которая, как ей казалось, составляла суть его личности? Он ворвался в дом и обращался с ней так, словно ее вина была бесспорно доказана. Видя его предвзятость, она не стала доказывать свою невиновность, а затем отказалась от него. Теперь, как уже случалось тысячу раз за последнее время, она вновь задавала себе один и тот же вопрос: «Правильно ли она поступила?» Она могла бы написать ему письмо и объяснить происшедшее, приложив еще одно – от Люси, с ее объяснениями. Но гордость не позволяла, а с течением времени такой шаг становился все более и более невозможным. Иногда в голову приходила мысль, что такой человек, как Роберт Фоли, не для нее. Он был педантом и жеманным, как женщина; он заблудился в викторианском морализме, и его эгоистическая погоня за совершенством, в котором, к сожалению, не хватало человеколюбия, всепоглощающая тяга к истекающей кровью человеческой толпе, как ей казалось, лишала его способности понять слабость и несовершенство одной простой смертной души. Она молода, необузданна, только что оседлала тигра, именуемого успехом, и такой человек не мог совладать со всем этим. Ей не нужен отец-опекун, неустанно читающий мораль и не способный предаваться радостям, возлюбивший бедность и боль, которые ей ни к чему. Ей нужны молодость, развлечения, жизнь, легкомыслие… и твердое, мускулистое тело Роберта Фоли, вдавливающее ее в горячие простыни посреди тишины каньона. В этом-то все и дело: разум говорил одно, а сердце – другое.
