Татьяна Булатова - Три женщины одного мужчины
Больше они не разговаривали. В пятницу Евгений Николаевич Вильский собственноручно вызвал себе «Скорую» и, переодевшись в «больничное», сам спустился к машине, чтобы не пугать соседей торжественным выносом брезентовых носилок. «До скорого», – пообещал он матери и повторил знаменитый гагаринский жест. Это было последнее, что Вильский предпринял в трезвом уме и твердой памяти. Все остальное, если верить знатокам, он наблюдал сверху, воспарив душой к самому потолку реанимации, в которой на ультрамодной койке лежал огромный одутловатый мужчина, периодически вырывающий наполненные кислородом трубки. Но это было не так уж и интересно. Вырвавшемуся из бренного тела Евгению Николаевичу Вильскому гораздо важнее было видеть застывшую около реанимационных дверей рыжеволосую Марту Петровну Саушкину, так и не вышедшую замуж. И ему очень хотелось коснуться ее плеча, но было неловко: вдруг напугается еще не оборвавшегося дыхания последней любви.
– Волков бояться – в лес не ходить, – глубокомысленно изрекла Кира Павловна и посмотрела на Евгению Николаевну, давно уже елозившую на диване и мечтавшую вытянуть ноги у себя дома, под мурлыканье телевизора. Полдня Женечка Вильская провела рядом с бывшей свекровью, бывшим мужем, верными друзьями бывшего мужа и теперь с уверенностью могла сказать, что больше здесь ей сегодня делать нечего. Психическое состояние Киры Павловны не вызывало никаких сомнений: старуха была бодра, мыслила здраво, травиться не собиралась и даже не просила вызвать «Скорую», которая вернет ее к жизни. Мало того, она хотела есть, переживала, что кошка не кормлена, и опасалась оставаться одна с покойником, несмотря на то что тот приходился ей родным сыном.
– Кто со мной будет ночевать? – требовательно спросила Кира Павловна Вильская и обвела глазами присутствующих.
– Хотите, я останусь? – мгновенно предложил свою помощь Вовчик Рева, в отличие от Левчика не располагающий возможностью заказывать автобусы.
– Еще чего?! – возмутилась Кира Павловна. – Одного мне мало!
– Зато нестрашно. – Владимир Сергеевич наивно предполагал, что его аргумент отличается особой весомостью.
– А кто здесь боится-то? – прищурилась мать Вильского и кивнула головой в сторону сына. – Этому ничего не страшно, мне – тем более. Говорю же, волков бояться… Правда, Женя?
– Это вы о чем, Кира Павловна? – Евгения Николаевна сделала вид, что не понимает, о чем лепечет старушка.
– Все о том же.
– О чем же? – не выдержала старшая внучка, одновременно раздражаясь и против бабки, и против матери.
– Кто со мной хочет ночевать? – грозно спросила Кира Павловна и перевязала косынку так, что стала похожа на корсара в гипюре.
– Никто, – обнадежила ее Вера. – Все хотят ночевать дома.
– И ты? – Бабка сдвинула неровно прорисованные брови.
– И я, – честно ответила Вера Евгеньевна Вильская, утомившаяся от длящегося целый день спектакля.
– Понятно… – спокойно произнесла Кира Павловна, уселась поудобнее на стуле и призвала в свидетели Вовчика: – Видал?
Владимиру Сергеевичу стало неловко. По закону жанра, думал он, все собравшиеся должны были предложить пожилому человеку свою помощь, но вместо этого каждый попытался увильнуть от ритуальной ответственности и спрятаться до утра в свою нору.
– Не слушайте ее, дядь Вов, – нагнулась к нему Вера. – Это она нарочно, чтобы все ее жалели.
– Я все понимаю, все понимаю, Верочка, – горячо зашептал дочери покойного друга Вовчик Рева. – Но все равно так нельзя, она же пожилой человек. К тому же такое горе.
– Что ты там шепчешь? – встрепенулась Кира Павловна, и Владимир Сергеевич привскочил со стула, чтобы снова рухнуть на него. – Скачешь, как вошь на гребешке. Мало тебя Женька-то порол!
– Бабуля! – не сговариваясь, в один голос вскричали обе внучки. – Прекрати!
– А что случилось? – Кира Павловна тут же поменяла интонацию и невинно захлопала ресницами, по ее уверению, способными составить конкуренцию любой пенсионерке из числа тех, что моложе.
– Ничего не случилось, – заворчала Женечка, давно догадавшаяся, куда клонит старуха. – Не обращай на нее внимания, Вова, – бестактно заявила она во всеуслышание и начала тяжело подниматься с дивана.
– Правильно, Володя. Не обращай на меня внимания, чего на такого прыща внимание обращать: сто лет в обед, дура дурой. Так ведь, Женя?!
– Я такого, Кира Павловна, не говорила. Ложились бы вы отдыхать лучше: завтра тяжелый день. Нужно собраться с силами…
– А я и не терялась, – оборвала сноху Кира Вильская и устало махнула рукой. – Видно, уж так положено: и в рождении, и в смерти – только мать.
Сказала это Кира Павловна с такой величественной интонацией, что все присутствующие замерли. И только Ника, беспомощно посмотрев на сестру, тихонько завыла и на полусогнутых подалась к бабке.
– Бабулечка, я останусь.
– Нет уж, не надо. Всю ночь слезы лить будешь. И так-то тошно, а тут еще тебя успокаивай.
Кира Павловна была права: Вероника раскиселивалась на глазах, и единственное, что ей было показано в эту минуту, так это полноценный сон, в простонародье опасно называемый «мертвым».
Возмущению Женечки Вильской не было предела: мало того, что старуха ломила прямо-таки из колена, она еще попутно задевала ее любимицу – быстро возбудимую Нютьку, легко переходившую от плача к хихиканью.
– Только не ты! – распорядилась Евгения Николаевна и танком двинулась на Киру Павловну. – У тебя ребенок маленький.
Наступило время вытаращить глаза Вере, потому что аргументация матери не имела ничего общего со здравым смыслом: у тридцатисемилетней Ники была семилетняя дочь, которая наверняка бы спокойно отнеслась к материнскому отсутствию дома, потому что была окружена заботой любящего отца. Но Евгения Николаевна была на сей счет другого мнения, поэтому по-матерински ограждала своего ребенка от повторения психической травмы, связанной с уходом отца. «Нечего душу рвать, – решила про себя Женечка Вильская и мысленно расставила руки: – Не пущу!»
– Ну почему? – закапризничала Ника и вцепилась в бабушку с такой силой, как будто это была их последняя встреча.
– Пусть Вера останется, – заявила Евгения Николаевна и с осуждением посмотрела на недогадливую старшую дочь.
– Я тоже хочу, – проскулила Вероника, но уже без той скорби, которая звучала в ее голосе буквально пять минут назад.
Вряд ли эта мысль была по душе Вере, но как только она представила, что вот отец, точнее его душа, здесь и наблюдает за ними, за их спорами, за всей этой мелкой ерундой, так решение пришло само собой: на правах старшей сестры Вера Евгеньевна заявила:
