Очарованный - Джиана Дарлинг
Мои ноги хотели дрожать от этой нежности, а сердце болело, словно синяк, когда я изо всех сил пытался поверить, что заслужил такой уровень любви от такого уровня изысканной женщины.
Она заставила меня поверить.
Она научилась приучать меня к мысли, что я принадлежу ей, опустившись на колени и запустив мой член глубоко в горло. Она боролась с тяжестью моего члена, когда он прижал ее язык и потащился по горячему, теплому каналу ее горла. Она задыхалась, лакая мою головку, фиолетовую и большую, как итальянская слива, которую она не могла перестать сосать. Ее пальцы играли с моими яйцами, взвешивая их, перекатывая по ладони.
Она свела меня с ума от желания, и я знал, что это должно было показать мне, как я свел ее с ума от любви.
Это была выставка поклонения, и воздух вокруг нас был теплым и интимным, как атмосфера в часовне. Я представил себе аромат ладана и мирры, когда она усадила меня на табурет и осторожно взяла в свое золотое тело. Мы опустили головы, чтобы посмотреть, как мой кончик погружается в ее влажные складки, а затем зашипели в унисон, запрокинув головы, когда она скользнула до самого корня.
Мне нравилось шелковистое прилегание ее киски вокруг меня, то, как ее большие груди непристойно покачивались, когда она поднималась и опускалась на мой толстый член, жестко оседлав его, хотя это ее почти болезненно растягивало. Мне нравилось, как она запустила руки в мои волосы и держала меня неподвижно, так что мы встретились глазами, пока она каталась на мне, и я мог прочитать в них любовь и благодарность, как клятву, написанную на золотом пергаменте.
Я так любил это, так сильно любил ее, что, когда я наконец кончил между ее бедрами, это было похоже на благословение и посвящение в веру, к которой я действительно остро хотел присоединиться. Из-за красоты и самоотдачи, из-за доверия и жертвенности, которые существовали только между этой великолепной итальянской девушкой и ее жестоким британским господином.
Она съела мой стон с моих губ, возвращая мне свой стон кульминации, пока мы вместе кончали в свете костра.
Прежде чем я успел прийти в себя, она окунула стоявший рядом с нами железный шест в огонь и катала его на жаре, пока он не засиял так же ярко, как ее воспаленные от удовольствия глаза. Она ничего не сказала, когда подняла его, но ее глаза сказали все.
Они сказали: «Я люблю тебя».
Они сказали: «Я никогда не останусь без тебя, даже если ты уйдешь».
Они сказали, что у нас замкнутый круг.
А затем обжигающий кончик клейма вошел прямо в кожу над моим сердцем, и мне показалось, будто эмоции, которые она излила в мое когда-то пустое тело, вырвались из этого места, выплеснувшись наружу с агонией, которая так тесно переплеталась с экстазом, что я не знал, где кончалось одно и начиналось другое.
Я крепко поцеловал ее, запустив руку в ее пышные волосы, чтобы держать ее ближе, пока наслаждался ее теплым, пряным вкусом. Ожог был ужасным, а боль настолько сильной, что я на мгновение задумался, смогу ли я закричать от него впервые в жизни.
Я этого не сделал.
Я нашел утешение в женщине, которая была моей наградой за рождение в такой жизни, и продолжал делать это еще долго после того, как она оторвала железо от моего тела, еще долго после того, как наша кожа остыла и огонь утих. Я обнимал ее и любил, сжимая только руки на ее спине и держа язык у нее во рту, и когда мы наконец расстались, меня наполнило ранее незнакомое чувство.
Чистая, яркая надежда, словно пузырь, вырвалась из моего нутра и деликатно всплыла на поверхность моих мыслей.
Я приложил ее ладонь к своей ране, стиснув зубы, сопротивляясь давлению на сырую плоть. Она опустила голову, когда я снова отодвинул ее, изучая стилизованные инициалы «CD» (с англ. К.Д. — Козима Дэвенпорт), покрытые шипами и маками, навсегда вырезанные на моей коже.
— Твой, — сказал я грубо.
— Твоя, — согласилась она.
И я подумал, может быть, в тот момент, когда я завис между агонией и радостью, в промежуточном месте, которое, казалось, существовало исключительно в пространстве между нашими телами, возможно, наше долго и счастливо было в конце концов достижимо.
Козима
Мы держались за руки и шли по густой траве по наклонной лужайке к большому, просторному дому моего отца. Было так обыденно и в то же время очень важно держать за руку Александра Дэвенпорта, графа Торнтона и моего Хозяина. После всего этого времени и стольких невзгод это было просто действие, которое я не воспринимала как нечто само собой разумеющееся.
Мои пальцы сомкнулись между его, и он глянул на меня искоса, что было не совсем улыбкой, но говорило о ней. Я не могла не взглянуть на пространство под его застегнутой рубашкой, где лежало новое клеймо, отметина, которую он добровольно предложил, потому что хотел, чтобы он принадлежал мне в равной степени, как я — ему. Любовь и благоговение проносились сквозь меня, как теплый ветерок, и я впервые за долгое время почувствовала, что наполнилась надеждой, когда мы шли обратно к дому, где, вероятно, ждали мой отец и Данте с вкусной домашней едой и бутылкой темно-красного вина.
Хлопнувшие двери машины перед домом и внезапные грубые крики на итальянском заставили нас обоих замереть на полпути.
— Vaffanculo, — прорычал Торе, когда мы побежали и обогнули дом до переднего двора. — Какого черта ты его забираешь?
Я резко остановилась, как будто врезалась в кирпичную стену, когда подошла к месту происшествия и осмотрела его.
Вдоль подъездной дорожки стояли в ряд по три полицейские машины, их световые мигалки красного, синего и белого света крутились над двором, а двое мужчин подталкивали Данте к капоту машины, чтобы надеть на него наручники. Они оба были значительно ниже британца с итальянскими корнями и применяли чрезмерную силу, чтобы удержать его на месте, хотя он пассивно лежал, прислонившись к машине.
Они прочитали ему Правила Миранды тихим, непрерывным монотонным голосом, который я едва могла расслышать из-за разглагольствований Торе.
— Как я уже сказал, — говорил ему третий полицейский, — Эдвард Данте Девенпорт арестован за убийство Джузеппе ди Карло. Если вы
