Однажды ты пожалеешь - Елена Алексеевна Шолохова

Спустя сутки неонатологи нас обрадовали: ребенка удалось «раздышать». Лейкоциты снизились, угроза миновала. Если честно, это и правда было почти чудо.

Нам часто говорят не поддаваться чувствам, мол, это мешает, даже вредит работе. Но как тут не поддаваться?

До вечера нас загрузили под завязку, то одно, то другое. Даже кофе из автомата пили на ходу, а на остальное времени попросту не было. И лишь вечером наступило затишье.

Я поднялась в отделение реанимации и интенсивной терапии новорожденных. Посмотреть хоть на несчастную кроху…

Зашла тихонько – и замерла в дверях. Над одним из кувезов склонилась она, Эльза Георгиевна. Вглядываясь внутрь сквозь прозрачный колпак, она бормотала:

– Маленький мой… только живи… пожалуйста… я всё для тебя сделаю…

Её бормотания вскоре переросли во всхлипы, а затем и в горький плач. Я вывела её в коридор, усадила на кушетку, сама присела рядом, но она никак не затихала.

– Всё будет хорошо, – утешала её я. – Самое страшное позади. Он справится. Он у вас борец…

Она то глухо подвывала, то качала головой. Лишь спустя четверть часа удалось её немного успокоить.

– Это моя вина, моя, – выдавила она, отпив воды из стакана, который ей по моей просьбе принесла медсестра. – Я не хотела его. Не то чтобы… просто думала, как будет – так и будет. А вчера взглянула на него… такой он крошечный, беззащитный. Ножки, ручки… как тоненькие веточки. А его пальчики… И так зажгло вот здесь… нестерпимо…

Всхлипнув, она прижала худую ладонь к груди.

– И всю ночь мысли только о нем. Никогда не думала, что вот так со мной будет. Никогда не понимала наседок. Всегда стремилась к чему-то важному, а это всё, считала, не для меня. А тут… Господи, только бы он выжил, только бы поправился…

– Поправится, теперь точно поправится. Вы даже не представляете, как много значит для такого малыша, что его любят, ждут… Вот поговорите с Костей… Константином Валерьевичем, он всё вам расскажет. Это только кажется, что они ничего не слышат и не понимают. Всё они понимают. И откликаются. А с вашим все будет хорошо. Вон он как борется. Вы ему уже дали имя?

Она пожала плечами.

– Может быть, Юрой назову. Хорошее имя. Я знаю, что мать из меня никудышная. Но я хочу… поняла, что хочу… очень.

Спустя полтора месяца, когда она выписывалась с сыном, уже вполне окрепшим, мы снова встретились. Точнее, Эльза Георгиевна специально поднялась в наше отделение попрощаться и отблагодарить традиционно конфетами.

Я вызвалась проводить её до фойе. Удивилась, что никто её не встречал.

– А нас и некому встречать, – усмехнулась она. – Юркин папа поставил тут мне ультиматум: или он, или ребенок. Требовал, чтобы я Юрку здесь оставила, даже обещал, что тогда женится. У него уже есть взрослые дети от первой жены. Больше ничего этого не хочет.

– Мне очень жаль, – пробормотала я.

– На самом деле не о чем жалеть, – улыбнулась она. – Я столько лет его любила, с ума сходила, а вот родился Юрка и как будто освободил меня от этой любви. Нет, не любви, а болезни. И так хорошо теперь, легко как-то… О, вот и наше такси приехало. Спасибо, Даша. И знаешь, из тебя получится прекрасный врач... уже получился.

Я смотрела из окна, как она садится в такси, прижимая к груди сверток со своим Юркой, и думала: то, какой она сейчас стала – это ведь тоже чудо. Даже поймала себя на том, что стою и мечтательно улыбаюсь. Но тут в кармане требовательно загудел телефон:

– Даша! Исаева! В приемное отделение бегом!