Ирина Степановская - Вслед за Ремарком

– Ладно, черт с тобой, все-таки мы давно знакомы! – смирился капитан. – Давай пленку!

– Давай записку в ГАИ!

Бумажный листок и засвеченная пленка перекочевали из рук в руки, как в шпионском боевике, и капитан вышел из учебной машины.

– Ну и денек сегодня! – сказал он, потянувшись, и закурил.

– Хороший денек! – ответил ему Роберт и захлопнул свою дверцу. Он опять поехал к Нине.

Вместе с ней они быстро съездили в ГАИ, где незнакомая девушка попросила Нину расписаться в трех местах и выдала ей в окошечко новенькое водительское удостоверение. Нина взяла его дрожащими от волнения пальцами, отошла от окошка и посмотрела на Роберта.

– Смешно, – сказала она.

Роберт сидел в углу на скамейке и наблюдал за ней.

– Права теперь у меня есть, а машины нет…

– Будет! Все еще будет! – обнял он ее за плечи. – А пока поездим на моей!

Обнявшись, они вышли из помещения ГАИ и снова сели в желтую машину. Через несколько минут они уже опять были в ее дворе. Но теперь они были уже другими, совсем не теми мужчиной и женщиной, что, как два зверька, настороженно присматриваются друг к другу, случайно встретившись в лесной чаще. Руки их соединились, взгляды словно прилипли друг к другу, губы слабо шевелились, но они молчали, боясь спугнуть то необыкновенное, что происходило между ними. Но молчать бесконечно было все-таки невозможно, и Нина первая решилась произнести:

– В таких случаях принято приглашать на чашечку кофе…

Он уловил чуть заметное замешательство в ее словах.

– Я бы не отказался… от кофе, – пересохшими губами произнес он.

Она опустила голову.

– Что-то мешает? Ты не хочешь меня приглашать?

– И да, и нет… – пробормотала она.

– Пригласи меня! – Он крепче сжал ее руку. – Неужели ты думаешь, что я не смогу остановиться, если ты не захочешь…

– А ты сможешь остановиться? – Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Я ничего и никогда не буду делать против твоего желания, – твердо сказал он.

– Тогда пойдем пить кофе! – Она сразу повеселела, защебетала, как птичка. И когда они, даже и не подумав варить кофе, плотно задернув шторы, с неизбывной нежностью ласкали друг друга на ее старом диване, она продолжала шептать какие-то глупые слова и словечки, награждала его всевозможными ласковыми прозвищами, и он впервые за много дней, а может быть, и лет перестал чувствовать себя одиноким. Когда же, утомившись ласками, он стал засыпать, и она тоже сонно привалилась к его теплому боку, он подумал, что не хочет проводить без нее больше ни одну ночь. А она подумала, что когда-то, много лет назад, на этом самом диване была вполне счастлива с Кириллом. Подумала и совершенно спокойно заснула. Проснулись они уже почти ночью.

– Я должен вернуть машину в гараж, – сказал он. – Так полагается.

– Я поеду с тобой, можно?

Вместо ответа он только поцеловал ее. И когда в своей новой шубке, утомленная, немного осунувшаяся, но вместе с тем и помолодевшая, радостная Нина снова болтала какие-то милые пустяки, рассказывала о своих переживаниях, он ощущал, что эта женщина должна быть с ним надолго, навечно, в общем, на всю его жизнь.

Она нежно гладила круглое личико его куколки на полочке щитка, и он рассказал ей всю свою жизнь в нескольких простых предложениях, не утаив и грустную историю своей женитьбы, и то, как появилась в его машине эта куколка.

Обратно они возвращались пешком через парк, дурачась, кидаясь снежками. Утомившись, на минутку остановились возле грифонов. Нина сняла перчатку, погладила холодную, натруженную когтистую лапу самого крайнего, так знакомого ей. Чудесно была подсвечена прожекторами классическая церковь, таинственно смотрел на них высокими окнами темный дворец за резными воротами, причудливо изгибался узенький мостик – жизнь вокруг была удивительно хороша. Они сделали крюк ради прогулки, поэтому возвращаться пришлось по тропинке сквозь заснеженные кусты. Они целовались. Потом вошли в темный подъезд, поднялись в свою квартиру и опять торопливо прильнули друг к другу. Глубокой ночью, не вылезая из постели, съели по бутерброду, выпили чаю и замерли, обнявшись, до утра.

– Надеюсь, у тебя нет сегодня занятий? – спросил Роберт, как только открыл глаза.

– И у меня нет, – сказал Роберт. – И прямо сейчас мы снова сходим за учебной машиной и поедем на ней к Ленцу. Михалыч будет нас ждать.

– По какому случаю?

– По случаю выздоровления Ленца и твоей успешной сдачи экзамена.

Нина потерлась лбом о его плечо.

– Лучшего предложения на сегодняшний день не может быть, – сказала она. – Но где же все-таки твоя собственная машина? В ремонте?

– Почти, – пробормотал Роберт и встал. – Только придется тебе ехать с небритым мужчиной! Не побоишься?

– Обожаю небритых! – Нина нежно прикоснулась пальцами к его щеке.

– А мы будем завтракать? – спросил он.

Она улыбнулась и пошла в кухню. И пока в ванной с шумом плескалась вода, она резала хлеб и делала бутерброды привычными, точными движениями, как выполняла то же самое с Кириллом в течение почти пятнадцати лет.

«…Мужчины бреются, женщины готовят завтрак. Неужели никогда не будет ничего нового? Одному, другому, третьему… Неужели это и есть любовь? Неужели это и есть ее место в жизни?» Она ужаснулась. Потом глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и сказала себе: «Миллионы женщин считают это за счастье».

Во время еды он говорил о пустяках, а она улыбалась. Потом она сложила грязную посуду в раковину, и они стали собираться.

– Что мы должны взять с собой?

– Ничего. Михалыч все заготовит. Пошли!

– Погоди! У меня есть кое-что, что подойдет к любому угощению! – Нина полезла в старенький холодильник и извлекла из его недр одну из банок с маринованными помидорами. Тех самых, что когда-то осенью сделала под влиянием Пульсатиллы и которые зачем-то забрала, уходя из их общего с Кириллом дома.

– Ты сама это делала? – засмеялся Роберт. – Проверим на вкус! Но кое-что видно уже сейчас: перчик, чеснок, смородинка – все по правилам! Ну а вот эти помидорины на дне, – он сосчитал, указывая пальцем, – четыре штуки полопались! Ты, видимо, не протыкала их спичкой?

Нина закрыла глаза. Ничего особенного сказано не было, но вместо улыбающегося Роберта перед ней словно появился Кирилл с его недовольной, намертво приклеенной к лицу гримасой, с презрительным изгибом губ.

Ей показалось, она сейчас упадет. Сознательно она разжала пальцы. Раздался звон стекла, по полу растеклась желтоватая лужа.