Осуждённые грешники (ЛП) - Сомма Скетчер
— Где же ты хочешь меня поцеловать? Полагаю, мы могли бы сделать это наверху, в казино, чтобы все знали, что ты большой неудачник. Или… — я поворачиваюсь к французским дверям, прижимаю руку к залитому дождем стеклу и испускаю драматический вздох. — Мы могли бы сделать это под дождем. Знаешь, как в сцене из «Дневник памяти»?
— Никогда не смотрел.
— Господи, ты что, живёшь под камнем? — я снова оборачиваюсь, на моем лице написано ожидание. — Ну?
Он упирается каблуком в ковер и откатывает кресло на несколько сантиметров от стола. Его рука дважды ударяет по его краю.
— Здесь, на нём.
— Что?
Он вскидывает голову, кульминационный момент его шутки ярко горит в его глазах.
— Я что похож на мужчину, который встает на колени, Пенелопа?
— Я… я не понимаю.
Он смотрит на меня несколько секунд, словно упиваясь моим замешательством, чтобы утолить собственное наслаждение. Затем он изображает удивление.
— Ты же не думала, что я собираюсь поцеловать тебя в губы, не так ли? — он качает головой, расстегивая манжеты. — Ну, это означало бы, что я должен тебе миллион долларов.
У меня звенит в ушах, затем осознание оседает на моей коже, как пыль, охлаждая огонь под ней. Мои конечности тяжелеют, а мозг затуманивается.
— Ты сказал, что поцелуешь меня, — шепчу я, слишком ошеломленная, чтобы обращать внимание на то, насколько плаксивым звучит мой тон.
— И я так и сделаю.
— Н-но, ты же сказал, что здесь нет никакого подвоха.
Он хмурится.
— Нет никакого подвоха. Я сказал, если ты выиграешь — я поцелую тебя, а если выиграю я — ты поцелуешь меня, — греховный блеск загорается в его глазах. — Я не сказал куда.
С колотящимся сердцем я отступаю назад и прижимаюсь лопатками к стеклу. Конденсат почти не охлаждает кровь и не приводит к рациональным доводам в моей голове. Конечно же, он не имеет в виду… там, внизу? Мой взгляд поднимается и встречается со взглядом Рафаэля, и мы вступаем в новую битву — битву воли.
Я пристально смотрю на него.
Он пристально смотрит на меня.
С тех пор как я ступила на это Побережье и спустилась по лестнице, мы с Рафаэлем играли в шахматы. Мы оба играем грязно, и ни один из нас не любит проигрывать. Теперь я оказалась одна на доске, не имея даже гребаной пешки для защиты.
Какие у меня есть варианты? Я либо подхожу к его столу, либо выхожу за дверь. И если я выберу второе, поражение не только сожрет меня изнутри, но и этот высокомерный мудак одержит победу дважды.
Итак, я делаю шесть шагов к столу Рафаэля. Его глаза темнеют, становясь еще более зловещими, когда он следит за моими движениями. Интересно, думал ли он, что я выберу дверь вместо того, чтобы разоблачить его блеф?
Когда моя задница опускается на край стола, нервная дрожь пробегает по мне, превращаясь во влажный жар между бедер. Мое дыхание громче, чем шум бури, бьющейся в окна, и с каждой напряженной секундой оно становится все более прерывистым.
Рафаэль же, напротив, словарное определение слова хладнокровие. Он откидывается назад, подносит к губам стакан с водкой и бесстрастно оценивает открывшееся перед ним зрелище. Наконец, он ставит напиток рядом с моим правым бедром, и холодное стекло обжигает меня через рабочие брюки.
Он облизывает губы и встречает мой вызывающий взгляд. Затем со вздохом, который наводит на мысль, что довести это пари до конца так же увлекательно, как заполнить налоговую декларацию, он наклоняется вперед.
Мое зрение затуманивается, когда он проводит ладонями вверх по моих бедер и останавливается. Потом просовывает два указательных пальца за пояс, стягивая мои брюки и резинку стринг вместе. Он изображает улыбку, достойную благотворительного сбора средств, которая противоречит грешнику, живущему в его глазах.
— Позволь?
Это не вопрос. Не совсем. Если бы это было так, он бы подождал ответа, прежде чем грубо стягивать с меня вещи. Они скользят по моим ногам как по маслу, но только потому, что от шока я закинула ладони за спину и выгнула её.
Рафаэль не торопится снять брюки с моих ног. Он спокойно и без всякого выражения выпутывает мои стринги из штанов и держит их между большим и указательным пальцами в пространстве между нами. Мой пульс учащается при виде того, как он держит этот клочок кружева. Как будто он только что испытал неудобство, обнаружив их в своей стирке.
Он окидывает взглядом стринги и сглатывает.
— Они крайне неуместны для работы, Пенелопа.
Напряженность в его тоне только заставляет мою кожу гореть еще сильнее.
Молча, он поправляет мои брюки, складывает их у себя на коленях, а затем кладет на край стола рядом со мной. Затем он начинает делать то же самое с моими стрингами. Каждое его медленное, шелковистое движение — это еще одна секунда перенесенной пытки. Как будто он избегает неизбежного, либо в наказание мне, либо самому себе.
От предвкушения у меня кружится голова, и я не могу больше терпеть ни секунды.
Откидываясь на локти, я раздвигаю бедра. Сквозь полуприкрытые веки я наблюдаю, как Рафаэль замирает. Он не отрывает взгляда от моих рабочих штанов, и тонкая ткань моих стринг исчезает в его кулаке.
В конце концов, не поворачивая головы, он скользит взглядом между моих ног. Его глаза темнеют, и он проводит рукой по горлу.
— У тебя всё… — у него сводит челюсти. — Естественно.
Несмотря на сводящую с ума похоть, потрескивающую в моем нутре, меня переполняет раздражение. У меня там все ухожено, но точно не гладко. Не знаю, как он не заметил этого, когда ласкал меня пальцами в тени «Виски под Скалами».
— Не совсем. Проблема?
Он издает мягкий, горький смешок, как будто считает меня чертовой идиоткой.
— Я не один из тех маленьких мальчиков, которых ты привыкла трахать, Пенелопа.
Ну, я трахалась только с двумя парнями, и ни один из них не делал этого. Напоминание о том, насколько он старше меня, пугает, и мои бедра судорожно сжимаются.
Он прочищает горло и перекатывает кресло так, чтобы оказаться между моих ног. Рукава его пиджака задевают внутреннюю поверхность моих бедер, заставляя мышцы моего живота сжиматься.
Я вся горю, съеживаясь под пристальным взглядом, под бременем тишины. Я перевожу взгляд на потолок, пытаясь замедлить дыхание.
Когда Рафаэль говорит, его горячее дыхание щекочет мой клитор, отчего мои глаза, блять, чуть не закатываются
