Тереза Ревэй - Жду. Люблю. Целую
Во рту Линн ощущала горький привкус. «Вот уж жуткая страна, — подумала она, — даже по сравнению с западными немецкими землями». Там она видела плодородные поля, уютные деревеньки, аккуратные фермы, которые являли собой разительный контраст с разрушенными городами. Несмотря на полную разруху и обнищание жителей, там совсем не ощущалось то удушающее свинцовое отчаяние и тягостная неопределенность, от которых пот покрывает все тело и мокрая одежда прилипает к коже. Запах прогорклого жира и режущая тоска.
Она вздохнула, посмотрев краем глаза на своего попутчика. Дмитрий Кунин молча читал книгу. Как только шофер повернул в сторону Любека, он достал ее из планшета. Линн было интересно узнать имя автора. Она удивилась, что он не боится читать при посторонних, раскрывая тем самым свое настоящее «я». Разве выбор автора не говорит о личности читателя?
Это был красивый мужчина, с правильными чертами лица, крупного телосложения, которое он унаследовал от своего отца Игоря Кунина. Держался прямо, как наездник в седле. У него были красивые губы, плоские щеки. Голубые выразительные глаза. «Мы раздавим все западные сектора, как червяка сапогом», — шутили некоторые русские офицеры с начала блокады. Линн не могла представить, что сидящий рядом человек мог произнести такие вульгарные слова. Он воевал в гвардейской части, одной из тех, что вела тяжелые бои на подступах к Берлину. На приемы он являлся с орденской планкой, впечатляющей для его возраста, тем более что награды были заработаны на поле боя, а не в штабе за письменным столом. Среди них были известные Линн медали «За взятие Берлина», «За победу над Германией» и даже Звезда Героя Советского Союза.
Несколько дней назад над территорией, контролируемой советскими войсками, потерпел катастрофу самолет «Дакота» Королевских ВВС, когда совершал свой обычный рейс в Западный Берлин. Экипаж состоял из трех человек, выжить удалось только одному, но и тот находился в очень тяжелом состоянии. Задание Линн Николсон состояло в том, чтобы забрать пострадавшего пилота. Дмитрий Кунин был приставлен к ней сопровождающим и, хотя об этом не говорилось вслух, конечно же, в качестве соглядатая — как бы она не увидела в советской зоне того, чего не должна была видеть.
Не в первый раз она общалась с молодым Куниным. Они сталкивались на совещаниях еще до блокады, потом в начале ноября, когда ей поручили официально поставить в известность русских об открытии Шлезвиг-Ланда, шестого аэродрома в британской зоне, обслуживающего воздушный мост. Они оба умели соблюдать приличия. Представители союзных армий рассыпались друг перед другом в любезностях. Это было как за столом с зеленым сукном при игре в покер, с той лишь разницей, что на кону стоял весь земной шар. Западные союзники пытались убедить сами себя, что Сталин не хочет Третьей мировой войны, но верилось в это слабо. Паранойя и стремление к абсолютной власти диктатора-грузина, смешиваясь, лишь усугублялись.
В Берлине ситуация с каждым днем становилась все более напряженной. Русские делали все, чтобы помешать союзникам использовать воздушный мост, предпринимая при этом рискованные шаги. С большим трудом удалось избежать нескольких «недоразумений» в воздухе. Вместе с тем советские офицеры, обсуждая со своими иностранными коллегами вопросы, касающиеся воздушных коридоров, поднимали бокалы за их успешное функционирование. «Что более всего обескураживает при общении с этими людьми, так это то, что никогда не знаешь, с какой ноги нужно начинать с ними танцевать, — думала Линн. — И воздушный мост тому доказательство». Спустя какое-то время стало ясно, что русские разочарованы. Начал ли сомневаться Сталин? Он, наверное, не ожидал столь жесткого сопротивления.
Дмитрий Кунин закончил главу, аккуратно положил закладку между страницами и закрыл книгу.
— Вас не тошнит от чтения во время езды? — спросила Линн на французском языке.
Во время их первой встречи он признался, что лучше владеет языком Вольтера, нежели Шекспира. Поэтому она оказала ему эту любезность, чтобы помочь подыскивать необходимые слова и яснее выражать мысли.
— Разве от чтения Толстого может тошнить? — пошутил он.
— «Анна Каренина»?
— Нет, «Война и мир».
— Хороший выбор, — сказала она с улыбкой, с удовольствием заметив хитрый блеск в его глазах.
— История нас многому может научить. От прошлого не уйдешь.
— И тем не менее люди продолжают совершать одни и те же ошибки. Можно подумать, что из уроков истории никто не извлекает пользы. Взять хотя бы Адольфа Гитлера, который хотел завоевать вашу страну.
— Ему это почти удалось.
«Нет ли в этой фразе чего-либо провокационного?» — подумала Линн, глядя на затылок шофера.
— Не бойтесь, он не понимает по-французски, — продолжил Кунин. — Я убедился в этом.
— Каким образом?
— Не очень хорошо отозвался о его матери. Он никак не отреагировал. Значит, не понимает.
— Если только не делает вид.
— Вы еще пугливее, чем мои соотечественники, — улыбнулся он. — Нет, уверяю вас, мы можем говорить совершенно свободно. И потом, я знаю этого парня с войны. Мы вместе сражались. В машине нет микрофонов. Такие устройства только разрабатываются. Вы можете мне доверять. Я стараюсь избегать опасностей. У нас достаточно произнести несколько слов, чтобы исчезнуть навсегда. Именно поэтому в общественных местах обычно царит гробовое молчание. Люди не разговаривают друг с другом, опасаясь доноса.
Он говорил с обезоруживающей иронией. Линн была удивлена: именно он стал инициатором подобного разговора. Несмотря на видимую беззаботность, Кунин говорил монотонно, достаточно тихо, чтобы звук мотора заглушал его голос. Он изображал расслабленного, уставшего человека, рассуждающего о солнечной погоде и вчерашнем дожде. Но что его могло толкнуть на такую откровенность? Линн опасалась ловушки.
— Что же вы молчите? — спросил он.
— Ваши речи заставляют меня бояться. За вас.
Он пожал плечами.
— Перед отъездом мой отец сказал, что вы хороший человек. У него это самая высокая оценка.
— Но он меня совсем не знает.
— У вас с ним есть общий друг. Этого для него достаточно.
Линн подумала о Максе, о том впечатлении, какое он производит на людей. Уж лучше бы он был самым заурядным человеком. Одним из многих. Тогда она смогла бы быстрее его забыть. Их роман, если вообще можно было так назвать их отношения, потихоньку сходил на нет. Но чем оценивать подобные отношения? Их длительностью? Или тем счастьем, какое они принесли, даже если это счастье оказалось коротким и эфемерным. Или сожалениями, оставшимися после разрыва?
