Джин Стоун - Грехи юности
Откинувшись на спинку шезлонга, она сказала:
— У меня есть сын.
— Что?!
Пи Джей выпрямилась и, закинув ногу на ногу, взглянула на Боба.
— У меня есть сын, — повторила она. — Ему скоро будет двадцать пять лет.
Боб не шелохнувшись смотрел на нее во все глаза:
— О Господи! Ты это серьезно?
— Вполне.
Он перевел взгляд на бетонные плитки пола. Ему показалось, что сверчки застрекотали еще громче.
— Может, расскажешь мне все? — спросил он.
Пи Джей пересела, подложив под себя ноги.
— Да нет… — пробормотала она, понимая, что отступать уже поздно. — О… черт! Не знаю…
Перевела взгляд на свои аккуратно накрашенные ногти, однако в тусклом свете свечи разглядывать их было бесполезно.
— Это случилось много лет назад, — начала она, — совсем в другой жизни. История банальна до тошноты. Парень знакомится с девушкой. Девушка влюбляется, через некоторое время выясняется, что у нее будет ребенок. Парень ее бросает.
— О Господи!
Пи Джей подняла голову.
— Может, перестанешь говорить это свое «О Господи»?
Она заглянула ему в глаза, пытаясь прочесть в них, о чем он думает, но не смогла — в спустившихся сумерках было невозможно разглядеть.
— Сколько тебе было лет?
— Двадцать.
Боб встал, обошел вокруг шезлонга и, сунув руки в карманы, глубоко вздохнул.
— А почему ты не сделала аборт?
— Боб, это же был 1968 год.
— Ах да!
Пи Джей тоже поднялась и подошла к нему.
— А сейчас мне предоставляется возможность встретиться с ним.
— Ты никогда его не видела?
— Ни разу, даже когда он родился.
— Неужели тебе не хотелось?
— Нет. — Пи Джей понимала, как ужасно это звучит, словно она и не женщина вовсе, а какая-то свистушка, и попыталась оправдаться:
— Мне нужно было жить своей собственной жизнью. Кроме того, они сказали, что так будет лучше.
— О Господи! — в очередной раз воскликнул Боб, поворачиваясь к ней спиной. — Кто это «они»? И зачем тебе понадобилось встречаться с ним сейчас?
Пи Джей закрыла глаза — не было сил смотреть на него, а потом рассказала ему о Ларчвуде и визите Джесс.
— Значит, ты собираешься с ним встретиться?
— Может, да, а может, нет. Все это придумала Джесс.
Ни одна из нас не будет знать, приедут ли наши дети, пока мы сами не окажемся в Ларчвуд-Холле.
— О Господи! — Боб опять подошел к шезлонгу, сел. — Пи Джей!
— Что?
— Как я понял, ты не хочешь выйти за меня замуж только потому, что у тебя есть сын? Ты поэтому всегда оставалась одна?
— Нет. А впрочем, не знаю.
Она села с ним рядом. Надо же, столько рассказала, а облегчения нет.
Боб потер руки и глубоко вздохнул.
— Хансен и Хобарт, если обо всем узнают, будут неприятно удивлены, — заметил он.
Она взглянула на Боба, даже в темноте было видно, что лицо его приобрело обычное жесткое выражение.
— Ты шутишь!
— Хотел бы.
— О Боже, Боб! Ведь на дворе девяностые годы! Неужели ты и в самом деле считаешь, что факт рождения у меня сына почти четверть века назад, когда я была не замужем, может негативным образом отразиться на моей работе?
— На работе — нет, — покачал головой Боб. — Нет, конечно. Просто я представляю реакцию Хансена и Хобарта. Ты же знаешь, как они гордятся безупречной репутацией агентства.
В его голосе появились холодные нотки, и Пи Джей охватило недоброе предчувствие.
— Ты говоришь о них или о себе? — спросила она.
Боб, почесав подбородок, тихонько заметил:
— Я ведь неотделим от агентства, Пи Джей.
Сверчки внезапно смолкли, словно с нетерпением ждали продолжения разговора.
— Ты не хочешь моей встречи с сыном, — сказала Пи Джей. — Я чувствую, что это вовсе не из-за того, что пострадает безупречная репутация агентства. Ты думал бы иначе, если бы мы с тобой работали в разных местах? А может, тебе просто неприятно, что у женщины, которой ты не далее как шесть часов назад предложил руку и сердце, темное прошлое?
— К чему этот сарказм!
— Нет, Боб, это не сарказм. Просто я реально смотрю на вещи.
— Я беспокоюсь лишь о твоей карьере.
— А как насчет моей жизни? У меня ведь, помимо работы, есть и личная жизнь. И я — живой человек, со своими мыслями и чувствами. Ты хочешь жениться на мне или на том образе, который себе придумал?
Боб встал и заходил по внутреннему дворику взад-вперед.
— Послушай, Пи Джей. Ты долго и трудно шла к тому, что имеешь сегодня. И мне неприятно, что ты собираешься наплевать на все, чего добилась в жизни, ради какой-то сиюминутной прихоти. О Господи! Вот уж никогда бы не подумал, что ты хочешь стать матерью! Да зачем тебе какие-то дети! Море забот, жуткая ответственность. — Он остановился, взглянул на нее. — Но я люблю тебя и всегда буду рядом, какое бы решение ты ни приняла.
— И ты поддержишь меня, если вдруг Хансен и Хобарт что-то узнают?
Он сунул руки в карманы.
— Приложу все усилия.
Но Пи Джей ему не поверила. Будет ли он на ее стороне, это еще вопрос. Как он говорил? «Сиюминутная прихоть… Заботы… Ответственность…» Внезапно в душу вкралось сомнение: а что, если Боб прав?
— Я хочу вернуться в город, — прошептала она. — Пожалуйста, отвези меня домой.
Она не стала говорить ему про биопсию, язык не поворачивался. Ей необходимо было остаться одной и подумать.
Мало того, что он продемонстрировал свое недовольство ее поведением, не хватало ей еще его жалости.
Последние два часа Пи Джей провела перед аппаратом для снятия маммограммы. Грудь была вставлена в отверстие, плотно сжимавшее ее, и большерукий весельчак-рентгенолог вплотную занялся ею: мял, щупал, а потом принялся тыкать в нее какой-то проволокой, видимо, пытаясь определить точное местоположение опухоли.
— Игольчатая локализация, — пояснил он, — без нее ваш хирург не будет знать, где находится опухоль.
И, расхохотавшись, добавил:
— Не придется искать иголку в стоге сена.
Он забавно пошевелил губами, напомнив Пи Джей одного типа из рекламного ролика — тот делал точно так же.
Однако попытки рентгенолога рассмешить ее ни к чему не привели — ей было не до смеха.
Пи Джей взглянула на висевший на стене экран.
— Вовсе не похоже на опухоль, — заметила она. — Скорее на звездную россыпь.
— Да нет, опухоль сидит в вас, уж поверьте мне, — сказал он и в очередной раз помял ей грудь. — А то, что вы приняли за звездочки, скорее всего кальциевые уплотнения.
Пи Джей поморщилась, но не от укола, а от боли в сдавленной груди. Было трудно дышать, невозможно сконцентрироваться на чем-либо или попытаться представить себе что-нибудь приятное, как ее учили, чтобы расслабиться. На занятиях она проделывала это сотни раз, но здесь, в сверкающем чистотой кабинете, ничего не получалось.
