Анна Берсенева - Неравный брак

Но за дверью уже послышались быстрые шаги, щелкнул замок – и Юра внутренне собрался за секунду до того, как услышал мамин вскрик.

– Твое счастье, что под горячую руку не попался! – Отец поморщился, но водку закусывать не стал. – Но уж Полине досталось…

– Пап, ну я не успел просто.

Юра бросил смущенный взгляд на сестрицу. Та с ногами сидела в бабушкином «вольтеровском» кресле за спиной у отца и оттуда корчила брату рожи. По ее виду не было похоже, чтобы она сильно мучилась угрызениями совести. На коленях у нее сидел рыжий кот и смотрел точно такими же хитрыми глазами.

– Не успел! Чего ты, интересно, не успел? Головой подумать? – сердито спросил Валентин Юрьевич. – Другим местом ты, однако ж, подумать успел! Нет, ну ладно – она. – Он кивнул себе за плечо. – Без царя в голове, всегда сначала делает, потом думает. Вот, ушла от кавалера. А почему ушла, почему жила – и того объяснить не может. Но ты-то! Взрослый человек… Мог ты сообразить, что я не вчера на свет появился, друзья какие-то есть, коллеги за границей, в конце концов? Пускай не миллионеры, но хоть по сколько-нибудь заняли бы, как-нибудь расплатился бы я потом!

Юра хотел сказать, что все это он прекрасно понимал. Конечно, отец мог попытаться собрать деньги по друзьям и коллегам. Но Юра вовсе не был уверен, что Валентин Юрьевич захотел бы взвалить на себя долг в пятнадцать тысяч долларов только потому, что какой-то мальчишка, который сегодня есть, а завтра, может, и не будет его, влип в дурацкую историю. И с каких доходов отец стал бы возвращать этот долг?

Но, конечно, ничего этого говорить Юра не стал.

– Что ж теперь, папа? – вздохнул он. – Ну, не сообразил сгоряча.

– Знаю я, что ты про меня подумал, – пробормотал Валентин Юрьевич. – Правильно в общем-то… Я еще от того не отошел, что он вообще на голову ей свалился, – и пожалуйста… А все-таки, если бы Ева мне все это рассказала сразу, как тебе… По-вашему, я бревно бесчувственное?

– Да она и мне ведь не рассказала, – улыбнулся Юра. – Я случайно узнал, пап.

– Бабушкина гарсоньерка! – Отец поморщился, как от зубной боли. – Как представлю – вещи оттуда вывозить… Когда, кстати, вещи вывозить? – повернулся он к Полине. – Куда этот покупатель твой подевался?

– А черт его знает! – беспечно ответила Полина. – Сказал, с вещами можно не торопиться, он уезжает потому что. А когда вернется – что он мне, родной, чтоб докладываться?

– Вы и родным не сильно-то докладываетесь, – вздохнул Валентин Юрьевич. – В Чертанове в этом… Не комната – вагон трамвайный, смотреть тошно, не то что жить.

– Я на даче поживу, пока лето, – отводя глаза, сказал Юра. – Если пустите, конечно.

– Да уж куда тебя девать! – исподлобья глядя на сына, неожиданно улыбнулся отец. – Ладно, Юрочка, и правда, что ж теперь? Отдохни, в себя приди. Мы тут по телевизору насмотрелись… Что там за врачи недавно пропали, не ваши?

– Нет, – покачал головой Юра. – Наши все целы. Боря молодец. Никто мне не звонил? – спросил он, помолчав.

– Никто, – ответила мама.

Она выходила на кухню, ставила тесто для пирога с клубникой. Отец и завел этот разговор, воспользовавшись Надиным отсутствием. О Жене никто из них не спросил: видно, решили не расстраивать сына еще и этими расспросами.

– Ева сейчас прибежит, – сказала мама. – Я ей позвонила, она только что с работы. Тебе письмо пришло, – вспомнила она. – С Сахалина. Почитай пока, Юрочка. Ева придет – обедать будем. Или еще что-нибудь перехватишь до обеда?

– Не-ет, мам, – покачал головой Юра. – Какое – перехватишь? Я и обедать уже не смогу, так нахватался. Где письмо?

– В спальне лежит, на трельяже.

Тот самый момент – когда смута в душе переходит в тяжелую усталость – как раз наступил, поэтому Юра пошел в спальню медленно, лениво и, взяв с трельяжа письмо, сразу лег на кровать.

Письмо было длинное, на нескольких страницах. Первую страницу он прочел лежа, медленно вникая в смысл аккуратных строчек. Потом сел, еще раз перечитал первую страницу, стал читать дальше.

«Уважаемый Юрий Валентинович! – было написано на вырванном из ученической тетради листке. – Извините, что пришлось вас побеспокоить через такое долгое время. Это вам пишет тетя Оли Ким, если вы такую помните».

Помнил уважаемый Юрий Валентинович такую – Олю Ким… И тетю ее помнил, которая работала в загсе, но которой он ни разу не видал, даже когда ходил в этот загс жениться. Потому что ему не очень хотелось общаться с новыми родственниками, и Оля сразу это почувствовала.

«Я не стала бы вас тревожить, если бы не печальные обстоятельства, – писала дальше Олина тетя. – Сестра к вам не обратится, а я считаю, что это все-таки наш родственный долг. Дело в том, что, когда Оля от вас ушла, она была беременная на четвертом месяце. Мы с сестрой ее уговаривали вам об этом сообщить, но она же была упрямая, вся в отца, и ни за что не хотела этого сделать, потому что говорила, что не хочет вам навязываться. И вот пожалуйста, чем кончилось. Ей рожать вообще было нельзя, потому что у нее был врожденный порок сердца. Наверно, она и про это тоже вам не говорила».

«Ни про что она мне не говорила, – подумал Юра, переворачивая страничку. – Удобно мне было с ней жить…»

«Родила она все-таки хорошо, – читал он. – В том смысле, что живого мальчика. Хотя пришлось делать кесарево сечение, потому что еще к тому же был узкий таз. И она была так счастлива, я ее такой не видела с тех пор, как она еще с вами жила. Мальчика она хотела назвать в честь вас, но потом назвала все-таки Ваня, потому что по буддизму нельзя называть ребенка в честь живого человека, а Ваня просто русское имя, и ей нравилось. А она в то время, пока была беременная, стала очень религиозная и вообще какая-то заторможенная, ничего ей было не надо. Только сидела и расписывала кисточкой вазы корейскими узорами, очень красиво, но мы все за нее боялись. Она к ребенку никого не подпускала подойти, сама с ним возилась, а это тоже было нельзя, потому что для нее все-таки большое напряжение. И поэтому удивляться нечему, что, когда ему было шесть месяцев, она умерла. Она подняла ванночку, в которой его купала, и хотела вылить воду в ведро. А этого тоже нельзя было делать из-за порока сердца. Какое было горе, Юрий Валентинович, я вам не могу передать».

Юра положил письмо на колени, замер, как будто непонятен ему был жуткий смысл этих бесхитростных строк. Для нее это было большое напряжение! Для него зато никакого напряжения от Оли не было…

«Но я бы не стала вас все-таки беспокоить, если бы не беспокоилась за мальчика. Моя сестра с мужем – люди очень пожилые. Оля у них была поздний ребенок, старшие ее сестры старше намного. Наверно, она потому родилась с пороком сердца, что поздно. И вот недавно ее отец тоже умер, ему было семьдесят пять лет. Матери, правда, меньше, шестьдесят, но это тоже не молодой возраст и никакого здоровья нет. Олины сестры сейчас решают, кто возьмет к себе Ваню, и они тоже не хотели вам ничего сообщать. Потому что, извините, Юрий Валентинович, они считают, что вы могли бы хоть раз Оле написать и поинтересоваться, как она, раз уж так между вами получилось. Но я считаю, что это ваше дело, а не наше. Одна сестра живет, как родители, в Корсакове, другая на Шикотане. Правильнее было бы отдать его той, которая в Корсакове, потому что на Курилах, вы сами знаете, жить теперь невозможно, ни снабжения, ничего, и вот-вот отдадут японцам. Но у той, которая в Корсакове, неблагополучно в семье, муж у нее тоже русский, а своих двое, и не хочет брать племянника. Поэтому я все-таки решила вам написать. Я думаю, если бы вы взяли на себя материально помогать, ее супруг бы согласился, а сама Наташа рада взять Ванечку, потому что он очень милый ребенок. Ему уже полтора года, фамилия у него ваша, отчество тоже, потому что на момент его рождения вы ведь состояли с Олей в законном браке. А копию свидетельства о смерти, если вам, естественно, надо жениться, я вам готова выслать, если вы мне ответите положительно на вопрос о материальной помощи Ване. Вот и все, Юрий Валентинович, всего вам доброго, жду вашего ответа. Анна Те».