Лайза Аппиньянези - Память и желание. Книга 2
Алексей долго стоял перед картиной, завороженный глазами на портрете. Ему казалось, что они удивительно похожи на его собственные. Алексей купил каталог, прочитал биографические сведения о художнике, но о Сильви Ковальской там почти ничего не было. На следующий день Алексей снова пришел на выставку. На третий день – опять. Его одолевало любопытство. Кто эта женщина с польским именем? Почему она написала ему такое письмо?
Лицо с портрета стало наваждением. Ощущения пустоты как не бывало – его вытеснило предчувствие тайны. Вернувшись в Милан, Алексей рассказал Джанджакомо о загадочном портрете, напомнил о давнишнем письме:
– Помнишь, ты обещал, что выяснишь, кто эта женщина? Ну и как, удалось тебе что-то тогда разузнать?
Джанджакомо увидел, что его приемный сын впервые за долгое время не на шутку чем-то заинтересован.
– Тебе бы жену найти, а не гоняться за призраками, – поморщился Джисмонди-старший.
– Так как, ты наводил справки? – подозрительно нахмурился Алексей.
Дядя пожал плечами:
– Вряд ли ты это помнишь. Когда-то, тебе было лет тринадцать, к нам приходила журналистка брать у тебя интервью.
Алексей попытался вспомнить, но в памяти остался лишь смутный образ женщины, которой он показывал свои любительские съемки. Алексей неуверенно кивнул.
– Так вот, настоящее имя той журналистки было Сильви Ковальская.
– И кто же она?
– Мне удалось выяснить лишь, что она жила в Нью-Йорке. Ее фамилия по мужу – Жардин.
Тут воображение Алексея разыгралось не на шутку. Оказывается, женщина, называвшая его матерью, была у них в доме! Она зачем-то разыскала его, организовала встречу. Значит, это не просто какая-то маньячка. Женщина с портрета и не могла быть маньячкой – это уж точно. Но если так…
Алексей отправился вместе с дядей в палаццо. Он порылся в старых бумагах, нашел и письмо, и кольцо, и фотографию. Долго рассматривал снимок. Он никогда не видел свою мать. Что означает для него это слово? Точка отсчета, отсутствующая величина. Алексей посмотрел на пожелтевшие фотографии тех, кого считал своими настоящими родителями. Потом снова взглянул на лицо Сильви Ковальской. Впервые ему стало по-настоящему страшно. Вдруг он – это совсем не он? От этой мысли закружилась голова, сердце учащенно забилось. Алексеем овладело неудержимое желание найти разгадку.
Кончалось десятилетие. Восьмидесятые годы не предвещали особенно светлых перспектив. И вдруг – это открытие, похожее на указатель, повернутый в прошлое.
Желание узнать как можно больше о Сильви Ковальской постепенно приобретало черты навязчивой идеи.
На следующий день Алексей отправился в сыскное агентство, специализирующееся на поисках людей по всему миру.
Часть четвертая
24
Ранней весной 1980 года Катрин Жардин сидела в одном из ист-сайдских ресторанов и нервно поглядывала то на часы, то на меню.
Собственная нервозность угнетала ее, но Катрин утешала себя тем, что времена сейчас такие – все нервничают. Эпоха близится к концу. Столетие состарилось, его конец не за горами. Приближается новое тысячелетие, пока еще окутанное мрачными химерами научной фантастики. Времени остается немного, и от этого ценность каждой секунды возрастает. Все спешат, торопятся покупать, работать, добиваться успеха, получать наслаждение. Скорей, скорей, пока не кончилось тысячелетие.
Вот и она такая же, как все.
Катрин нетерпеливо топнула ногой и еще раз просмотрела меню. Оно было исполнено в стиле прошедшей эпохи – с виньетками и миниатюрами, похожими на гравюры и литографии, развешанные на стенах заведения. Всюду одно и то же, думала Катрин. Все цепляются за культурное наследие, за традиции – страшатся будущего, потому что будущее несет в себе смерть. Вот чем объясняется пресловутая романтика старины, вот почему человек так дорожит своими корнями – национальными, культурными, расовыми, семейными. История и память нужны для того, чтобы устраниться от реальной жизни, ибо жизнь эта слишком тяжела.
Катрин вздохнула, раздраженная ходом своих мыслей, а также тем, что Жакоб опаздывал.
Вообще-то это было для него несвойственно, а уж сегодня ему тем более опаздывать не следовало – у Катрин совсем нет времени. Но Жакоб зачем-то попросил о встрече именно сегодня.
– Принесите бутылку минеральной воды, пожалуйста, Пьер, – попросила она официанта.
– Сейчас, мисс Жардин.
Официант бросился выполнять ее просьбу, а Катрин откинулась на спинку кресла. Ей нравилось здесь, в «Жераре». Всякий раз, когда нужно было пригласить кого-то из клиентов на обед, Катрин заказывала столик именно здесь. В «Жераре» было всегда уютно, спокойно, этакий мирный оазис средь хаоса и сутолоки Манхэттен.
Да, атмосфера ресторана действует успокаивающе, с улыбкой подумала Катрин. За соседним столиком официант Пьер уже в третий раз спрашивал рассеянного клиента, что тот будет заказывать. Наконец посетитель – молодой мужчина с темными вьющимися волосами – встрепенулся и смущенно поднял глаза на Пьера.
Интересно, о чем это он так глубоко задумался, лениво подумала Катрин. О потерянной любви? О банкротстве? Лицо у мужчины было интересное – узкое, с резкими чертами, с характерными морщинами на лбу. С такого лица хорошо писать портрет – чувствуется присутствие некой тайны.
Внезапно прямо на нее взглянули пронзительно-синие глаза. У Катрин возникло неприятное чувство, что незнакомец читает ее мысли. Она отвернулась, поднесла к губам бокал и вновь взглянула на часы.
– Извини, Кэт. – Жакоб расцеловал ее в обе щеки. – Никак не мог найти такси. Этот чертов дождь. Я знаю, как у тебя мало времени.
Катрин улыбнулась, обрадованная тем, что отец наконец появился.
– Да, времени у меня мало. Но я очень рада тебя видеть.
– Значит, в следующий четверг?
Она кивнула.
– Да, дом Томаса готов для приема посетителей. Ты ведь приедешь?
– Обязательно. Даже конгресс по психоанализу меня не остановит, – улыбнулся Жакоб. – Я знаю, сколько сил ты потратила на этот проект.
Да, подумала Катрин, сил было потрачено немало.
Превратить частный дом в музей оказалось гораздо труднее, чем она поначалу предполагала. Пришлось получать всевозможные разрешения в государственных органах, доказывать городским и федеральным властям необходимость учреждения специального фонда, заполнять сотни бланков, писать множество заявок на получение субсидий и пожертвований. На покрытие первых расходов ушли все деньги, оставшиеся у Катрин после того, как она продала картину Пикассо, некогда принадлежавшую ее матери. Ранее Катрин использовала часть этих денег на открытие собственной галереи – ей нравилась мысль, что искусство субсидирует само себя.
