Лавирль Спенсер - Раздельные постели
Кэтрин сидела на траве, когда над ней появилась тень. Она посмотрела вверх, но, ослепленная солнцем, не могла поначалу понять, кто над ней стоит.
— Все сама? — Это был богатый, ленивый голос Джил Мангассон. — Можно к тебе присоединиться?
Кэтрин подняла руку и прикрыла глаза от солнца.
— Конечно, садись.
Садясь на траву, Джил согнула свои холеные ноги и элегантно положила их в сторону — как балерина в «Лебедином озере», — подумала Кэтрин. Джил откинула назад густую гриву и прямо улыбнулась Кэтрин.
— Полагаю, мне следует извиниться за то, что не прислала подарок, когда родился ребенок. Но ты ведь знаешь, как обстоят дела.
— Знаю? — переспросила она, очаровательно улыбнувшись Джил.
Взгляд Джил скользнул по Кэтрин, а потом она лукаво улыбнулась.
— Да… разве нет?
— Я не знаю, к чему ты клонишь.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я. Я ужасно завидую тому, что у вас с Клеем родился ребенок. Не то чтобы мне хотелось иметь ребенка, ты понимаешь, но этот ребенок должен быть моим.
Кэтрин с трудом сдерживала желание ее ударить.
— Должен быть твоим? С твоей стороны выглядит очень неловко говорить такое.
— Неловко, возможно, но мы обе знаем, что это правда. Я проклинаю себя с прошлого сентября, но, наконец, я решила раскрыть свои карты. Я хочу Клея, это так просто.
Гордость заставила Кэтрин ответить:
— Боюсь, он уже занят.
— Возможно, занят, потому что его одурачили. Он рассказывал мне, какие между вами сложились отношения. Почему ты хочешь удержать мужчину, который тебя не любит и которого ты тоже не любишь?
— Вероятно, чтобы дать дочери отца.
— Тебе придется признаться, что это не самая разумная причина.
— Мне не придется ни в чем тебе признаваться, Джил.
— Очень хорошо… Но задай себе вопрос, почему Клей просил меня подождать, пока он сможет разобраться со всей этой неразберихой? — Потом голос Джил стал почти мурлыкающим. — О, я вижу, что это новость для тебя, правда? Ты не знала, что Клей просил меня выйти за него замуж, сразу после того как узнал, что ты ждешь ребенка? Ну, он это сделал. Но моя глупая гордость разбита вдребезги, я была полностью не права в том, что отвергла его. Но сейчас я изменила свое мнение.
— И что он говорит по этому поводу?
— Действия говорят куда лучше слов. Естественно, тебе известно, что он всю зиму провел со мной…
Живот Кэтрин сжался. Она спросила холодно: — Что тебе нужно от меня?
— Я хочу, чтобы ты поступила правильно. Отпусти Клея, пока он не влюбился в свою дочь и не остался по какой-то неразумной причине.
— Он предпочел меня тебе. Это трудно проглотить, правда?
Джил откинула волосы за плечо.
— Подружка, тебе не удалось меня одурачить сфабрикованной свадьбой. Ты разговариваешь сейчас с Джил. Я присутствовала на вашей свадьбе, и нет никаких сомнений в том, что Клей целовал меня более страстно, чем жених, как принято, должен целовать других женщин… — Джил сделала паузу, добиваясь драматического эффекта, потом закончила: — И он сказал, что по-прежнему любит меня. Странно, когда мужчина говорит такое в свою первую брачную ночь, не правда ли?
К Кэтрин вернулись воспоминания того вечера, но она спрятала свое огорчение под маской безразличия. Она повернулась и увидела, что Клей сидит на террасе, занятый разговором с отцом Джил.
Джил продолжала:
— У меня нет ни тени сомнения в том, что, если эта… ошибка, — пауза Джил, казалось, еще больше подчеркнула это слово, — не произошла бы между вами, я бы с Клеем прямо сейчас готовилась к нашей свадьбе. Всегда было без слов понятно, что мы с Клеем в конечном итоге поженимся. Мы были близки с тех пор, как наши матери купали нас голыми вместе в наших маленьких пластиковых бассейнах. В октябре, когда он просил меня выйти за него замуж, он признал, что ты для него не больше, чем трагическая ошибка. Почему бы тебе не сделать ему одолжение и не удалиться со сцены?
Было ясно, что Джил Мангассон привыкла получать, что захочет, любыми способами — будь они честные или грязные. Она вела себя нагло и грубо. В ее отношении не было просьбы, только бесстыдная самоуверенность.
О, она была такой же холодной, как томатное заливное Инеллы на тарелке с толченым льдом. Но Кэтрин не нравилось томатное заливное.
— Ты много берешь на себя, Джил. — Теперь Кэтрин тоже говорила ледяным тоном.
— Я ничего на себя не беру. Я знаю, потому что Клей мне все рассказал. Я знаю, что ты вышвырнула его из собственной кровати; ты потворствовала тому, чтобы он жил своей собственной жизнью — чтобы у него оставались старые друзья, старые занятия. Теперь ребенок родился, у девочки есть имя, Клей в течение ее жизни отвечает за нее в материальном плане. Ты получила от него то, чего хотела, так почему ты его не отпускаешь?
Кэтрин поднялась, отряхнула юбку, многозначительно подняла руку и помахала Клею. Он помахал ей в ответ. Не глядя на Джил, она сказала:
— Он большой мальчик. Если он хочет, чтобы его освободили, разве он не может сам попросить?
Кэтрин направилась к террасе, но, перед тем как она смогла удалиться, Джил бросила последний выстрел и на сей раз попала в цель:
— Как ты думаешь, где он был, пока ты находилась в больнице?
Кэтрин охватили безумные мысли, детские в своей мстительности. Жаль, что томатное заливное Инеллы не приготовлено из крови Джил. Ей хотелось побрить голову Джил, прокатить ее голой в ядовитом плюще, посыпать ее шоколад слабительным. Эти мысли не казались Кэтрин наивными. Она чувствовала себя оскорбленной и униженной. Ей хотелось отомстить, и она не знала, каким способом это сделать.
А Клей?! Ей хотелось взять горсть семечек из дыни и стрелять в него, как из артиллерийского орудия. Ей хотелось перевернуть горячие жаровни, привлечь внимание каждого, рассказать всем, какой он лжец и распутник! Как он мог! Не было ничего плохого в том, что он продолжал интимные отношения с Джил, но мысль о том, что он делился с ней сокровенной правдой об их супружеской жизни, ранила глубже, чем Кэтрин могла только себе представить. Мучительные воспоминания вернулись теперь отчетливее, чем когда бы то ни было: канун Нового года — Клей, целующий Джил, и его мизинец под тонкой полоской платья; ночь, когда он вовсе не пришел домой, а она приготовила ему ужин и ждала; но хуже всего — четыре ночи, пока она лежала в роддоме.
Прошло несколько дней после бранча.
Кэтрин подавила свой гнев, хотя он лежал на кончике языка и, как желчь, в любую минуту был готов вылиться наружу. Все эти дни он знал, что она кипела и скоро взорвется. Он не знал одного: чем это было вызвано.
Он только стоял возле детской кроватки и наблюдал, как Мелисса спит. Неожиданно Кэтрин прошипела за его спиной:
