Марина Маслова - Спляшем, Бетси, спляшем!
— Нужно подумать, дело деликатное. Я думаю, что нужно связаться с биофаком, они — с медико-генетической службой. И еще через военно-медицинскую академию. Я напишу. Лиза, то, что ты говоришь — это реально? Ведь ты спасешь детей! Ты не представляешь, что это такое!
В глазах Мити появляется подозрительный блеск.
— Вот и подумайте над этим, а я завтра займусь делами фонда. И напишите вашей Шурочке, пусть пришлет данные для визы.
На другой день я встречаюсь с активистками движения. Они обещают помогать и дают ценные советы. Миссис Коннор соглашается консультировать фонд как юрист. Мне советуют найти в правление фонда подходящего священника. О помощи церкви я уже думала. Я решаю отдать все деньги от издания моей новой книги «Письма Франсуазе». Мне советуют продавать ее дороже с моим автографом. То же я предлагаю моему французскому издательству. Я звоню в Фернгрин священнику Хартнеллу и он советует мне обратиться к молодому и энергичному оксфордскому канонику Фаулзу.
В Оксфорд мы решаем поехать все вместе, пока Севу готовят к операции. Заехав в Фернгрин, мы оставляем детей миссис Марш. Со времени нашего возвращения она энергично привела в порядок дом и мечтает, что мы будем жить в [AK1] Фернгрине. Алису она по-прежнему обожает, но что удивительно, еще больше полюбила Алика. Для нее он стал воплощением Алекса: Александр Ферндейл.
В Оксфорде я знакомлю Митю и Наташу с Биллом Хартнеллом, тем самым племянником священника, профессором истории. Быстро введенный в курс дела, он сразу соглашается помочь всем, чем сможет. Все вместе мы отправляемся к канонику Фаулзу. Это, оказывается, молодой мужчина лет тридцати пяти, курносый и веснушчатый, который скорее похож на студента, чем на священника. Он выслушивает нас и обещает продумать возможность своего участия в фонде. Мне нравится, что он так серьезно к этому подходит.
— А почему вы обращаетесь только к одной конфессии? Даже в Англии католическая церковь имеет некоторое влияние.
— Я думала об этом. Но у меня есть идея привлечь итальянскую католическую церковь, обратиться в Ватикан. И, кстати, Европейскую православную церковь тоже, этим займется моя помощница в Германии.
— Хорошо, леди Ферндейл, я вижу, что у вас серьезные намерения и большие планы. В среду я буду в Лондоне и мы с вами подробнее обсудим задачи фонда и мое участие. Я рад был познакомиться с вами. Я читал ваши книги и видел оба фильма. Мне лестно, что вы обратились ко мне, я ваш поклонник!
Я делаю большие глаза и он смеется:
— Ничто человеческое мне не чуждо. Кроме того, я живу среди молодежи.
— Неужели меня знает молодежь?! — удивляюсь я.
В Фернгрин меня ожидает еще один разговор с миссис Марш. Я хочу убедить ее помочь устроить в нашем доме что-то вроде санатория для выздоравливающих детей. После интенсивного лечения им нужно пожить на природе.
— Когда я думаю, что эти дети обречены на медленную смерть, как у Алекса, я готова сделать все, что угодно, чтобы уберечь их от этого. Алекс ведь острее всего переживал гибель дочери, он бы меня понял!
— Да, конечно, леди Элизабет, — подумав, говорит миссис Марш, — я помогу, чем смогу. Эта девочка, Мэри, она тоже больна?
— Больны оба ее брата и их родители. Мария единственная избежала радиации. Скоро они всей семьей переедут сюда. Больные дети — это самое страшное, и таких там много, миссис Марш. Спасибо, что поняли меня. Я счастлива, что мы с вами знакомы. Вы замечательная!
Теперь я готова слетать в Аугсбург к Светлане.
С каноником Фаулзом мы в среду еще раз обсуждаем программу действий фонда. Я бы хотела, чтобы он занялся самой трудной частью работы — трудоустройством родителей. Убедить, что это не представляет угрозы для общества как явление кратковременное — это ему под силу, кроме того, у него блестящие связи в Оксфорде и Лондоне.
— И еще я могу отлично выманивать деньги, — улыбается Фаулз, — в приходе этим занимался в основном я. Мне больше доверяют почему-то.
— У вас исключительно честное и юное лицо, — смеюсь я.
— Слава Господу, я употребляю это преимущество только во благо, — и Фаулз тоже смеется.
— Очень жаль, что мой сын учится в Кембридже и вы не знакомы. У него сегодня работа в клинике допоздна.
— Ваш сын? Сколько же ему лет? Ведь вам не больше тридцати?
— Мне тридцать шесть. А сын у меня приемный, ему девятнадцать и он кончает курс в этом году.
— О, тогда я знаю, кто он. Самый юный студент Кембриджа, русский. Я слышал о нем. Я с удовольствием познакомлюсь с вашим сыном. Давайте вернемся к деньгам. Откуда вы собираетесь получать их регулярно? Пожертвования будут разовыми и не составят достаточную сумму.
— Да, я так и предполагаю. Мы устроим, конечно, несколько аукционов. Еще я отдаю свою новую книгу в фонд, она издается в Англии и во Франции. И еще я снимусь в фильме, меня давно приглашает мой режиссер из Италии. Но у меня появилась еще одна идея. Завтра я улетаю в Аугсбург, чтобы договориться об этом, там живет моя подруга, русская художница. Я думаю, можно продавать здесь картины русских художников, это принесло бы двойную пользу: помогло бы нищим художникам и дало бы нам прибыль. Поверьте, там есть очень большие таланты.
Фаулз задумчиво смотрит на меня.
— Ваша целеустремленность и бескорыстие поражают меня, леди Ферндейл. Я вижу, что основную часть расходов и труд достать новые средства вы берете на себя.
— Знаете, каноник Фаулз, я чувствую себя обязанной сделать это. Богатство досталось мне неожиданно, остальное я заработала сама, и это доставило мне удовольствие. Но я понимаю, что я и мои дети могли бы оказаться там и получить сполна тот же удар судьбы. Мне посчастливилось, и я должна отплатить за это. И потом, те, кому я начала помогать — это мои друзья, как же я могу бросить их? И еще одно соображение. Конечно, каждая детская жизнь бесценна и равнозначна, но эти дети — из семей ученых, это будущее русской интеллигенции. Они с детства получают воспитание и образование, которое позволит им стать потом ядром нации. Потерять их — невосполнимая утрата для общества.
— Да, я понимаю вас. У вас видимо так же существует большая разница между разными слоями общества?
— В воспитании — да, хотя простые семьи бывают удивительно благородны. В образовании у всех равные возможности, но в культуре и навыках впитывать эту культуру и образование — существует пропасть. Но это во всех странах становится проблемой. Молодежь отметает культуру прошлого, а когда вырастает из юношеской поп-культуры, настоящая уже утеряна. Может, так было во все времена и мы напрасно брюзжим? Но мне кажется, что мое поколение было несколько другим. Я чувствую себя старухой.
