Луиза Бэгшоу - Высокие маки
— Сын!
Джек натянул поводья и обернулся. Его арабский жеребец раздраженно приподнялся на дыбы.
— Ты ничего не слушаешь, — устало сказал Джон Тэйлор. Он пришпорил коня и пустил его вперед. Джек загонял его сегодня, летая по полям ранчо, будто на всю жизнь хотел накататься. В общем, что бы он ни делал в Европе, это его никак не смягчило.
Сын вернулся в Штаты с золотой медалью. Он и Лу Энн все видели. Они наблюдали по телевизору, как их мальчик поднимался на пьедестал почета. Он казался выше и сильнее греческого бога, когда со звездно-полосатым флагом за спиной стоял, прижав руку к сердцу, и слушал американский гимн. Это был момент самой большой гордости в их жизни. Телевизионщики и журналисты столько шумели, что можно было подумать, будто вся страна любит Джека так же, как родители. Киношники крутились вокруг, как мухи над лошадиным дерьмом, желая снять Джека для фильма. Как Роберта Рэдфорда в ленте «Летящий с холма». На этот раз играл бы не актер, а реальный человек.
Джек мог гордиться собой больше, чем белый павлин.
Однако всего один раз он казался счастливым когда ему на шею надели медаль. А потом стал мрачным и нервным. Отказывался от интервью, совсем не походил на прежнего Джека. Таким же мрачным он и вернулся домой: .ничем не интересовался, даже девочками. А далласские красотки прямо в очередь выстраивались. Джон ухмылялся истинно мужской ухмылкой, наблюдая, как эти бабочки вились вокруг его мальчика, где бы он ни появлялся. Пару лет назад, возвратившись домой, Джек взял бы несколько презервативов и по порядку из очереди брал бы по одной за раз. А сейчас он вел себя как-то странно. Лу Энн настояла, чтобы он снова встречался с Клэрис. Эта малышка стала настоящим совершенством, прямо ходячая кукла Барби в южном варианте. Джек пару раз куда-то выводил ее, может, и переспал однажды, но все как-то механически.
Словом, Джек вел жизнь монаха.
Они закончили сегодняшний объезд десять минут назад, и Джону потребовалось десять минут, чтобы догнать сына.
— Извини, папа.
Тэйлор потрепал вспотевший бок лошади.
— Мальчик, я вижу, с тобой что-то не так. Лучше бы ты мне все рассказал. Мне на ранчо не нужно привидение.
Джек посмотрел куда-то вниз.
— Это из-за Элизабет.
— Элизабет? Снова она? Я думал, все кончено. Ты расстроен из-за того, что с ней случилось? Да, черт, она оклемается. Ее родители при деньгах. А ты ничем ей не поможешь, не изводи себя.
— Да, все кончено, но я не могу не думать об этом.
Подойти так близко к победе, а потом… Она ведь никогда уже не сможет кататься на лыжах.
— Бывает и хуже.
— Мы не увиделись с ней, ты знаешь, доктор сказал — никаких посетителей. Я послал цветы, звонил, но она ни разу не ответила.
— Веди себя с ней так же, как и она с тобой. Слушай, Джек, — продолжал Джон, слезая с лошади и привязывая ее к столбу, — мне очень жаль девушку, с которой такое случилось. Но пойми меня правильно: когда ты порвал с ней, ты говорил, что она упрямая, вспыльчивая, что с ней нельзя договориться, с ней все время надо бороться. Это ведь ужас, какой ты тогда был сердитый! Оглянись вокруг — здесь полно хорошеньких девушек. А сколько у тебя тут работы, сам знаешь. — Он махнул грубой загорелой рукой, указывая на необозримые пространства ранчо. — Конеферма, отели, земля, это же не кому-то достанется, а тебе. Пора уже начать интересоваться этим.
— Па, — Джек смущенно посмотрел на отца, — я должен поехать и отыскать ее. Сказать, как я ей сочувствую. Лично сказать. Это нужно.
— Что? Обратно в Европу? Черта с два! Слушай, сын, поезжай, если тебе надо, переспи с ней снова, если тебе…
Джек угрожающе нахмурился.
— Не говори так о ней, па.
— Слушай, — взбесился Джон, — ты уже достаточно повалял дурака. Ты хочешь потратить тысячи баксов, чтобы мчаться утирать слезы какой-то девчонке? Черт побери! Имей в виду, потом ты вернешь свою задницу сюда! — Он ткнул пальцем в конюшню за его спиной. — Вот твое будущее, Джек. Техас. Не Лондон. Так что угнезди это в своей башке!
Машина медленно подъезжала по гравийной дорожке, чтобы остановиться прямо перед домом. Элизабет сидела у своего окна в башне и наблюдала за серебряным «роллс-ройсом» Тони, сверкающим на теплом весеннем солнце.
Она удивилась, почему он не прицепил к машине флаг компании «Дракон». Зная самолюбие Тони, можно предположить, что сейчас для этого самое время.
Когда он появился, спокойствие покинуло Элизабет.
Она почувствовала, как адреналин кинулся в кровь. Увидела Монику, вышедшую встречать мужа сдержанным, холодным поцелуем. Так хорошо, как перед состязаниями, она сейчас не чувствовала себя, скорее, ощущала смесь страха и злости. Но Элизабет знала, что готова.
Откладывать нельзя.
Девушка подхватила газетные вырезки и взглянула на свое отражение в зеркале. Тони не понравится ее наряд, это точно. Черные джинсы, обтягивающая зеленая майка. В ботинках до щиколотки и со спортивными стальными часами «Ойстер» на запястье она выглядела агрессивной и сексуальной, что всегда раздражало его. Сейчас она знала почему.
Элизабет спустилась вниз по лестнице и напряженной походкой пошла навстречу Тони, который стоял, не обращая внимания на исступленную радость собак.
— Элизабет, дорогая, — сказал он и удивленно приподнял бровь, увидев ее новый облик, — это уж слишком, разве нет?
— В общем-то нет. Послушай, почему бы тебе не пройти в библиотеку — там мы мощи бы поговорить?
Тони кивнул в сторону Моники, давая понять, чтобы она шла на кухню.
— Я бы хотел сперва выпить чашку чая. Ты можешь подождать?
— Ну если ты хочешь, — сдержанно кивнула Элизабет. — Но я думаю, ты предпочел бы услышать это сразу.
Он посмотрел на нее сверху вниз холодным оценивающим взглядом, который так ранил раньше, но сейчас ничуть не трогал.
— Как хочешь.
Тони подошел к двери старой библиотеки. Толкнул и открыл. Элизабет вошла в зеленое убежище. Здесь у них произошла последняя стычка из-за бабушкиного завещания. Тогда ей было шестнадцать лет и его победа была полной. Но на этот раз номер не пройдет.
Тони сел за стол, как тогда, удобно устроился и взглянул на нее. Выглядел он совершенно довольным собой.
Элизабет закрыла за собой дверь и тоже села. Он думает, что он ее разрушил. И что ее дух сломался, как нога. По меньшей мере ей стоит удивить его.
— Ты меня всегда ненавидел, Тони. Теперь я знаю почему.
Она не назвала его отцом. Брови Тони поползли вверх.
— Не удивляйся так сильно. — Элизабет разгладила вырезки и подала ему. Заметив на его лице ошеломленное выражение при виде старых статей, она сказала:
