Все, чего я никогда не хотела (ЛП) - Хуан Ана

Он шумно выдохнул и некоторое время смотрел в небо, потом взглянул мне в глаза.

— Это действительно так для тебя важно?

— Да. И я знаю, что это очень важно для тебя, что бы ты там ни говорил, — аккуратно добавила я.

Роман покачал головой.

— Хорошо, я сделаю это, — неохотно согласился он, прислоняясь своим лбом к моему. — Лучше поцелуй меня хорошенько, сейчас же.

Не говоря ни слова, я сгребла его в объятия и прижалась губами к его губам, наслаждаясь покалыванием во всем теле и знакомыми восхитительными ощущениями. Поцелуй был таким сладким, эмоциональным и долгим, что казался более страстным, чем любой французский поцелуй.

— Подойдет? — выдохнула я, когда наконец отстранилась, чтобы сделать глоток воздуха.

Взгляд Романа был затуманен.

— О-ох… Не знаю… Можешь повторить? — пробормотал он, и я захихикала.

И мы снова поцеловались. И еще раз. И еще, пока я, наконец, не отстранилась. Как бы я ни хотела провести целую ночь, целуя его, завтра меня ждал ранний подъем и еженедельный воскресный бранч в кругу семьи.

— Спокойной ночи, — прошептала я в губы Роману, не желая его отпускать.

— Спокойной ночи. — Он еще раз чмокнул меня. — Люблю тебя.

Я сдержала улыбку. Для неэмоционального и не слишком мягкого человека он был довольно эмоциональным и мягким сегодня вечером — по крайней мере, на свой манер. Не то чтобы я жаловалась.

Я посмотрела на него, чувствуя, что сейчас взорвусь от счастья.

— Я тоже тебя люблю.

Глава 32

Когда Роман в последний раз заходил в комнату родителей, ему было восемь лет. Он играл в прятки с Карло и Адрианой — Зак болел, а Паркера не было в стране — и случайно наткнулся на своего отца с женщиной, которая совершенно точно не была его матерью. Отец быстро выгнал его, пригрозив побить, если он когда-нибудь скажет Жизель, а также уволил его любимую няню. Этого, в сочетании с травмой, возникшей в результате увиденной сцены, было достаточно для Романа, чтобы не совать нос в эту комнату в течение десяти последующих лет.

Теперь, когда он подошел к родительскому крылу дома, его нервы напряглись, и он невольно захотел повернуть назад и пойти на баскетбольную площадку, где всегда успокаивался. Но нарушать обещание, данное Майе, было нельзя.

Роман глубоко вздохнул, пытаясь представить ее лицо, и через несколько секунд его пульс замедлился до нормы.

Парень уставился на закрытые двери и, наконец, осторожно постучал. Последовала короткая пауза, затем крик «Войдите!».

Роман повернул ручку и вошел в просторную тихую комнату, оформленную в бледно-кремовых и насыщенных бордовых тонах. Его мать лежала в шелковой ночной рубашке на кровати с балдахином и листала толстый глянцевый журнал.

Увидев его, она сразу же отложила журнал и села. На ее лице замелькали эмоции: от удивления до радости и нервозности.

Неужели она была трезвой? Верилось в это с трудом.

— О, привет, дорогой! — Жизель покрутила свой бриллиантовый кулон. — Так приятно видеть тебя.

— Я тоже рад тебя видеть. — Тот факт, что они разговаривали как вежливые незнакомцы, не укрылся от внимания Романа. Он покорно поцеловал ее в щеку. — Ты не занята?

Перевод: ты собираешься сегодня пить?

— Нет-нет, — быстро ответила мать. — Иди сюда, посиди рядом со мной. — Она похлопала по кровати.

Вместо этого Роман уселся в кресло, расположенное рядом с кроватью. Он чувствовал себя неловко, и, судя по выражению лица Жизель, не он один.

Воцарилась тишина.

— Как дела у вас с Майей? — наконец спросила Жизель.

— Все хорошо, — Роман пожалел, что не взял с собой телефон, чтобы было, чем занять руки. Он стал сжимать подлокотники кресла, зарывая пальцы в нежную парчу. — В субботу у нас круглая дата.

— Это же замечательно! — Жизель улыбнулась. — Она чудесная девушка. Значит, она простила тебя за шалость в больнице?

Роман улыбнулся.

— Простила. — Скорее она хорошенько разыграла его сама, так что теперь они были в расчете. — Ты очень помогла мне с розыгрышем, — спонтанно добавил он, ощущая себя более благодарным, чем обычно.

У нее загорелись глаза.

— Правда?

Он кивнул, неловко ерзая в кресле, но Жизель выглядела так, словно собиралась разразиться слезами радости.

— Это меньшее, что я могла сделать, — тихо сказала она, и ее глаза наполнились слезами.

Роман очень надеялся, что она все-таки не заплачет. Он плохо справлялся с плачущими женщинами.

Жизель перебросила ноги через край кровати, чтобы быть с ним лицом к лицу, ее бриллианты ослепительно ярко сияли даже при мягком освещении.

— Я знаю, что в последнее время мы не очень много общались, — неуверенно начала она, словно боялась, что сын встанет и уйдет, стоит ей произнести хоть одно неверное слово. — Но… я действительно скучала по тебе.

Костяшки пальцев Романа побелели.

— Да, я думаю, довольно сложно скучать по кому-то, когда ты все время глотаешь антидепрессанты или пьянствуешь, — категорично сказал он, вспоминая череду пропущенных дней рождения, испорченных праздников и отмененных семейных каникул на протяжении многих лет.

Лицо Жизель стало белым как полотно.

— Я знаю. — Ее нижняя губа задрожала. — Знаю, что была плохой матерью — если вообще могу называться матерью, — но я пытаюсь измениться, правда. Это требует усилий, и я не могу обещать, что смогу стать идеальной. Я просто настолько зависела от алкоголя и таблеток, что не могла… — Она глубоко вздохнула. — Но с тех пор, как ты … после несчастного случая… только тогда я поняла, как сильно хочу стать лучше. Ради нас обоих. — Ее глаза сияли от непролитых слез. — Ты уже совсем взрослый, а я все пропустила. И осенью ты пойдешь в колледж…

У Романа сжалось горло. После стольких лет он думал, что застрахован от всего, что могли сказать или сделать его родители, но после ее слов его заполонил поток детских мечтаний и желаний, в которых он принадлежал к нормальной любящей семье, где каждый день вместе обедали и рассказывали о том, как прошел день, где мать заботилась о нем, когда он болел, а отец брал его в походы и учил заниматься спортом и клеить девчонок.

Несмотря на то, что у него не было ничего подобного, Роман думал, что он неплохо справился с задачей. Его друзья стали его семьей, но в глубине души ему всегда чего-то не хватало. Какими бы замечательными ни были Карло, Паркер и близнецы Перри, он полагал, что ничто не может заменить материнскую любовь.

В то же время он не был уверен, стоит ли доверять ее словам. Конечно, легко сказать, что хочешь измениться, но совсем другое дело — исправиться по-настоящему. Больше всего пугало то, что Роман действительно хотел ей поверить.

— Ты действительно думаешь, что можешь измениться? — Он уставился на нее, пытаясь сочувствовать, как нормальный сын. Это было сложно. Он очень и очень долго не думал о ней, как о матери. Требовалось время, чтобы он мог изменить образ мыслей.

— Я могу попытаться, — серьезно сказала Жизель. — И я буду стараться изо всех сил. Но… — Еще один глубокий вдох. — Но мне понадобится поддержка моего сына.

Стеснение в горле усилилось. Роман знал, что с камнем в его огороде надо что-то делать. Он мог либо принять то, что она говорила, и попытаться исправить отношения между ними, либо просто уйти, вернуться в свой безопасный мирок и уберечь себя от боли, которая неизбежна в случае провала.

— Я… — Он замолк. Жизель выглядела так, словно собиралась упасть в обморок. — Я думаю, — он слабо улыбнулся, но улыбка была похожа на оскал, — что нам обоим нужна помощь, если мы собираемся и дальше иметь дело с моим ублюдочным отцом.

Роман сказал это на эмоциях и слегка вздрогнул, ожидая, что мать отчитает его за грубость слов или за то, что он так сказал о своем отце.

К его удивлению, Жизель рассмеялась — богатым, живым, настоящим смехом, которого он не слышал целую вечность. Его заполонило тепло, и его собственная улыбка стала шире и искреннее.