Ноэль Гаррисон - Валентина. Тайные желания
Сердито поглядывая на него, она подходит и забирается в дальний угол кровати.
– Тебе не кажется, что пора все объяснить? – говорит она.
– Хорошо, дорогая, но, прошу, сядь поближе.
Она позволяет ему подтащить ее к себе, опирается спиной о его грудь. Одну руку он кладет ей на плечи, а второй берет руку.
– Давай начнем с Глена. Ты не против? – приступает к рассказу он. – Я думаю, что Гарелли в общих чертах уже описал тебе характер моей работы.
Не удержавшись, она насмешливо фыркает.
– Вот уж не назвала бы похищение картин работой.
Он продевает свои пальцы сквозь ее.
– Слушай, ты же меня знаешь, – говорит он.
– Я знаю, что ты похищаешь картины, которые нацисты отнимали у людей, и возвращаешь их владельцам, но я не понимаю, почему ты работаешь сам по себе, а не с властями.
– Потому что так намного быстрее, – просто отвечает Тео и вздыхает. – Я сейчас объясню, почему занимаюсь этим, но сначала хочу рассказать о Глене.
– И кто он?
– Ты его боишься?
– Да. – Ей надоело притворяться крутой. Пусть Тео узнает, как потрясла ее встреча с этим человеком.
Он обнимает ее покрепче.
– Извини, милая. Я не подумал, что он попытается тебя найти. Я поговорю с ним завтра. Скажу, чтобы он убрался подобру-поздорову, иначе…
Ей показалось, или в его голосе действительно слышатся веселые нотки? Непонятно.
– А ты не можешь сейчас сказать ему, чтобы он убрался? – сварливо произносит она. – Он же тут, рядом.
Тео сжимает ее ладонь.
– Не могу. Из-за миссис Киндер. Я должен дать ей шанс спокойно уехать из Венеции. Лучше пусть он стоит здесь, у нашей гостиницы, чем беспокоит ее.
Она поворачивается и вопросительно смотрит на него.
– Глен, по большому счету, занимается тем же, чем я, – поясняет Тео. – Он разыскивает картины, пропавшие или похищенные во время Второй мировой войны, и возвращает их владельцам. Но, в отличие от меня, Глен требует за свои труды солидные гонорары. И хозяева этих картин сейчас такие старые и немощные, что ему часто удается их запугать, чтобы выудить из них гораздо больше денег, чем стоят его услуги.
Так вот почему миссис Киндер была так напугана.
– Гертруда Киндер сначала наняла Глена. За то, что он найдет ее картину, она согласилась заплатить ему один миллион долларов.
У Валентины отваливается челюсть. Неудивительно, что он так настойчив.
– Просто так вышло, что Метсю был одной из моих картин. Поэтому я взял его первым, – поясняет он.
– Но, Тео, – восклицает она, – ты же нарушаешь закон! Нельзя просто вламываться в дом и забирать что-то. Даже если эта вещь раньше принадлежала кому-то другому.
– Я всегда им объясняю, – говорит он, поднимая их соединенные ладони и целуя ее руку. – Потом, разумеется. Однажды я по глупости попросил по-хорошему, но, когда вернулся, чтобы забрать картину, она чудесным образом перенеслась в другое место. И я решил: кража – единственный способ.
– Но зачем? Я не понимаю, зачем ты так рискуешь? Ради чего? Если ты возвращаешь все эти картины владельцам и не берешь с них ни гроша, зачем вообще тебе это нужно?
Он опускает их руки, разъединяет пальцы и крепко обнимает ее за талию, как будто боится, что она убежит.
– Это ради моего деда.
Она снова поворачивается, пытаясь поймать его взгляд.
– Ради деда? Я и не знала, что у тебя есть дед.
Он гладит ее волосы, потом наклоняется и печально целует в лоб.
– Ты вообще-то никогда не интересовалась моей семьей, но, если бы делала это, то помнила бы, что мои дед и бабушка живут в Амстердаме. Они прожили там всю жизнь.
– Они евреи? – шепчет Валентина, чувствуя себя неловко: она даже этого не знает о семье Тео.
– Нет, они не евреи, – сдержанно произносит он. – В тридцатые годы мой дед работал на одного из самых известных в Европе торговцев произведениями искусства. Тот был еврей. Его звали Альберт Голдштейн, и он владел значительной коллекцией голландских мастеров, произведений стиля рококо и современных работ. Когда началась война, до того как Голландия была оккупирована фашистами, несколько еврейских семей решили уехать и отдали свои картины на хранение Голдштейну, веря, что когда-нибудь смогут вернуться и забрать их. Но немцы вторглись в страну, и несчастному Голдштейну тоже пришлось бежать. Свою коллекцию он оставил моему деду. Тот должен был сохранить произведения искусства.
– Что же было дальше?
Тео вздыхает, и она чувствует, как ему непросто открывать ей тайны своей семьи.
– Немцы из дивизии «Герман Геринг» убедили его продать им всю коллекцию за смешную сумму, в несколько раз дешевле ее реальной стоимости. Дед так никогда и не простил себя за это. Он считает, что предал Голдштейна и его еврейских друзей.
– Наверняка у него не было выхода, Тео, – говорит Валентина, нежно прикасаясь к его руке. Тео смотрит на нее. В его глазах она видит, какой он человек, – он рискнет свободой ради чести своей семьи.
– Конечно, у него не было выбора, – мрачно произносит Тео. – Он знал, что случится с его семьей, если откажется, и все равно до сих пор считает, что подвел своего работодателя. После он посвятил свою жизнь поиску тех полотен, их возвращению владельцам. Отец помогал ему, но сейчас он слишком стар для этого, вот почему я продолжаю его дело. Это весьма непростое занятие, Валентина. Единого списка всего, что попало в руки фашистов, не существует. Некоторые вещи приходится искать очень долго.
– Я все равно не понимаю. Почему ты, собрав информацию, не можешь просто пойти в полицию, чтобы картины возвращались по закону?
Тео качает головой.
– Дед пытался. Но ты знаешь, сколько лет может уйти на волокиту? Хуже всего, когда картина оказывается в государственном собрании. Тогда о ней можно забыть. Особенно если это музей в России. Лезть в чей-то дом одно дело, а в художественную галерею – совсем другое. Но даже на то, чтобы изъять работу из частной коллекции, могут уходить годы. – Тео притягивает ее поближе к себе. – Для моего деда было настоящим мучением раз за разом что-то доказывать на бесконечных судебных заседаниях и, наконец добившись своего, узнавать: истинный владелец картины умер в ожидании. А сейчас дед сам умирает… – Голос Тео, превратившийся почти в шепот, замер…
– Ты не рассказывал, – она снова поворачивается и глядит на него.
Он смотрит на нее таким пронзительным взглядом, что она не выдерживает и отворачивается. Ему не нужно ничего говорить, она знает, о чем он думает. Он не говорит об этом, потому что понимает: ей это не интересно.
– Я хотел, так сказать, закончить работу всей его жизни, – произносит он. – Вернуть осталось лишь несколько картин… Я должен это сделать. – Он замолкает, крепко сжимая ее руку. – Извини, что не рассказал тебе всего этого раньше, Валентина. Я хотел удостовериться, что тебе можно доверять.
