Наталья Миронова - Тень доктора Кречмера
— А зачем ему это нужно? — удивился Никита.
— Рыбку лучше ловить в мутной воде. А еще проще — глушить ее динамитом.
— Погоди, ты говоришь, на пенсию не уходит. Значит, он старик?
— Ему за восемьдесят.
— Ну и ну, — протянул Никита.
— Ему бы о душе подумать, — с горечью продолжал Николай, — но нет, он за свое место держится руками и ногами. Психологически я его понимаю. Он властолюбец. Уйдет и сразу загнется от безделья, а так — свеж как огурчик. Но мне-то от этого не легче.
— Ну, властолюбец — это понятно. Но я, честно говоря, не представляю, как можно нажиться на театре…
— Помнишь, у Жванецкого была такая шутка: «Что вы воруете с убытков, воруйте с прибылей»? Вот это — точно про нашего Кацнельсона. Птичка по зернышку клюет. У него жена заведует пошивочным цехом, сын сидит на декорационных мастерских…
— Знакомая схемка, — засмеялся Никита. — Я бы даже сказал, до боли знакомая…
— Между прочим, они приватизировались, от театра отделились и теперь дерут за свои услуги — ой-ей-ей, — закончил свою мысль Николай. — Но его много раз проверяли самые разные ревизии и уходили ни с чем. Я точно знаю. Уж что-что, а оформлять накладные он умеет. Как и припрятывать остатки на счетах.
— Надо искать связи в Министерстве культуры, — задумчиво заметил Никита. — Ты там кого-нибудь знаешь?
— Только нашего куратора, — покачал головой Николай. — Он меня уже вызывал на ковер с этой жалобой.
И он рассказал о беседе с Главначпупсом.
— Ладно, будем искать ходы, — Никита потер ладонью щеку. — Есть у меня один кадр… начальник службы безопасности. У него всюду свои люди, авось и там найдутся. А ты пока создавай антрепризу, в этом он прав. Да это ерунда, фирму за два часа зарегистрировать можно, тут я тебе помогу. Главное, присмотри себе… я не знаю. Кого-нибудь. Кто-то же должен оформлять накладные! У тебя кто-нибудь есть на примете?
— Я подумаю.
Николай обратился к Ефиму Мирошнику, своему однокурснику по РАТИ. Фима Мирошник тоже пришел в РАТИ из команды КВН, только одесской. В отличие от Николая, он спокойно окончил курс, поставил спектакль и получил диплом, но режиссером не стал, предпочел административную работу. После разговора с Никитой Николай пригласил его поработать над постановкой «Онегина», и Фима, к его удивлению, сразу согласился. У него уже была своя антреприза, ничего создавать не пришлось.
Фима энергично взялся за дело, и работа закипела. А Исидор Абрамович Кацнельсон тихо ушел на пенсию. Правда, перед уходом нанес Николаю прощальный визит.
— Вот я хочу понять, — философически начал он издалека, — почему люди такие сволочи? Ну вот что вы против меня имеете? Что я вам плохого сделал? Может, вы евреев не любите? В этом все дело?
Больше всего на свете Николай боялся, что его заподозрят в антисемитизме. Долго медлил, прежде чем обратиться за помощью к Никите Скалону, у которого, похоже, и впрямь нашлись ходы в Министерство культуры. Ему казалось, что в театре его подозревают, что на него не так смотрят. Он даже порывался что-то кому-то объяснить, хотя никто его ни о чем не спрашивал. На душе было невыразимо погано. И вот — Исидор Абрамович задал ему прямой вопрос.
— Я вообще не делю людей по национальному признаку, — ответил Николай. — Мне без разницы, кто еврей, кто не еврей.
— Да ладно! — отмахнулся Кацнельсон. — Уж мне-то не рассказывайте. Я сразу понял…
— Не знаю, что вы там поняли, а чего не поняли, — перебил его Николай, — но могу вам ответить словами Жаботинского note 16: «Каждый народ имеет право на свою порцию мерзавцев».
— Это я у вас мерзавец? Да вы сопляк, у вас еще молоко на губах… — возмутился было Исидор Абрамович, но Николай опять его перебил:
— Давайте про сопляков не будем, я уже на «Тяжелых днях» наслушался. И вообще не будем переходить на личности. Вы прекрасно поняли, что я имел в виду. Вернее даже, не я, а Жаботинский. Я хотел только одного: чтобы мне не мешали работать. Мне спектакль сдавать к октябрю, я не знаю, как актеров летом в Москве удержать! У них сериалы, у них чес по провинции, у них летний день год кормит, а тут я со своими репетициями. Мне и без вас забот хватает, у меня просто сил нет разбираться еще и с вашими интригами! Только не говорите, что это не вы организовали кляузу, я все равно не поверю.
— Театр должен жить, — тяжело вздохнул Кацнельсон. — Вы еще молоды, вы не понимаете. А я в этой каше варюсь много лет. Думаете, я тут царь и бог? — визгливо, по-бабьи, зачастил он. — Да я кушетку продранную в предбаннике сменить не могу, на нее фонды не выделяют! Пять рублей с одной статьи на другую перебросить не могу! Я лучше вас знаю, что нужно театру! Для вас это площадка, вы тут ставите свой «шедевр»…
— А для вас — дойная корова. — Николай вдруг успокоился, перестал горячиться. — Думаете, вы лучше меня распорядились бы деньгами банка? — иронически улыбнулся он. — Так бы прямо и сказали. Только это неправда. Я прекрасно знаю, какие деньги вы откачиваете себе в карман.
Кацнельсон возмутился и даже пригрозил судом, но Николай больше не слушал.
— Пожалуйста, можете подать на меня в суд. — Он встал. — Но вам многое придется объяснить. Про остатки на счетах, не ушедшие в бюджет, про завышенные расценки, про мастерские под вашими родственниками… Вы давным-давно уже могли бы сменить кушетку в предбаннике за свой счет, а вы все на бедность плачетесь! Извините, у меня репетиция.
Николай опасался, что Фима Мирошник начнет вмешиваться в творческий процесс. Как выяснилось, напрасно.
— Я нашел себя, старик! — радостно объявил Фима, когда Николай принялся осторожно расспрашивать его о «творческих планах». — Вот оно, мое дело! Вымучивать из себя «творческие планы»… Нужен мне этот халоймес, как дыра в голове! — Фима считался знатоком одесского говора и старательно поддерживал марку, хотя давно уже жил в Москве. — Это я оставляю таким, как ты. А вот выбить какой-нибудь интересный реквизит… светодиоды, подъемники, лазерную подсветку… м-м-м… Тебе этого не понять.
— Выбей мне лучше глушилки для сотовых.
— Легко! — согласился Фима. — А что, достали?
— Не то слово. Чего только я не делал! — Николай принялся загибать пальцы. — Объявления вешал, капельдинеров просил, чтоб напоминали, сам бегал от входа к входу, как крот у Кафки, просил, требовал, умолял, чтоб выключали мобильники. Со сцены перед спектаклем объявлял. Эффекта — ноль! Прямо посреди спектакля раздаются трели. И, главное дело, отвечают, гады, на эти звонки, начинают разговаривать прямо в зале. Одну девицу вывели со скандалом с «Тяжелых дней». Я к ней в фойе подхожу, спрашиваю: «Объявление видели? Просьбу со сцены слышали?» А она мне: «Я должна всегда быть в контакте!»
