Франсуаза Бурден - Нежность Аксель

— Старый подлец! — бормотал он, проходя в крохотную кухню.

Он включил кофеварку и еще несколько раз повторил ругательство. Оно стало его любимым выражением в адрес Бенедикта. Он проклинал деда безмерно, и не проходило дня, чтобы Дуглас не поминал его с ненавистью. В гневе он забывал, что тот с любовью воспитывал его после исчезновения родителей. Как забыл его предостережение: «Трудись в школе, это обязательно пригодится!» Позже, когда на первые собственные деньги он купил мотоцикл, Бенедикт поинтересовался, что у него в голове. «Ты недостаточно быстр на беговых дорожках, тебе нужна скорость на асфальте?» По утрам, когда он после бессонной ночи бледный как смерть возвращался с дискотеки, Бен бранил его и называл безответственным. Несколько раз они ссорились из-за того, что Дуглас не особенно усердствовал на тренировках. Он интересовался лошадьми только ради выигрыша. Для чего ему участвовать в бесконечных разговорах о преимуществах овса или ржи, плотности соломы, целесообразности витаминов, которые его дед и сестра вели часами? Либо вымерять точное расстояние для скоростного бега, метров на сто, что занимало их целыми вечерами? Дуглас же предпочитал смотреть детективный сериал по телевизору. Не потому ли Бенедикт отодвинул его в сторону? Неужели ему тоже нужно было обсасывать всякие незначительные подробности и тем самым заслужить уважение деда?

Он задумчиво пил кофе. Чем же занять день? Бездеятельность его тяготила, ведь с детства он привык вставать до рассвета и много двигаться. Теперь он мог валяться в постели, шататься по барам, таская свою скуку повсюду. Он хотел было устроиться на работу, но кроме езды на лошади, к несчастью, ничего не умел. И еще… Мысли о том, что он уже никогда не наденет краги и не окажется на стартовой площадке, не вызывали в нем даже признака ностальгии, совсем наоборот. Все последние состязания были окутаны страхом, который рассеивался только тогда, когда Дуглас пересекал финишную линию. Садиться в седло со сжатыми зубами, чувствуя спазм в животе и надеясь, что этого никто не заметит, — поистине это были ужасные страдания.

Из воспоминаний его вырвал телефонный звонок. Он прошел в гостиную, снял трубку и с удивлением услышал голос Аксель.

— Привет, Дуг, это я…

— Привет.

После короткой паузы сестра заговорила:

— Я хотела узнать, что у тебя нового.

— Не беспокойся, — произнес он насмешливо, — у меня все в порядке.

— Ну и хорошо. Чем ты занимаешься?

— Ничем.

— Ты не нашел работу на тотализаторе?

— Служащим в бюро, но ненадолго. Я их не устроил, и они меня тоже!

Он не предпринял ни малейшей попытки что-то объяснить. После очередной паузы Аксель спросила:

— Я могу для тебя что-нибудь сделать?

— Я не знаю что.

Его все раздражало. Он представлял, как она сидит дома, в кабинете, среди фотографий лошадей. Но на самом деле весь его гнев сосредотачивался на Бенедикте.

— Может, пообедаем на днях вместе, Дуг?

— При условии, что ты заплатишь. У меня ни гроша.

У него не было желания ни видеть ее, ни говорить с ней, но она, несомненно, протягивала ему руку помощи. От кого еще он мог этого ожидать?

— Ты свободен завтра? Тогда встретимся в «Тастевене» около часа.

В соответствии с занимаемым положением она предлагала встречу в лучшем ресторане города, и это вызвало у него улыбку. Повесив трубку, он какое-то время размышлял, уставившись на телефон, но не видя его. С чего это вдруг сестра стала заботиться о нем? Может, она уполномочена Бенедиктом предложить ему возвратиться в лоно семьи? Нет, в такое он не верил. У Бена был отвратительный характер, и он никогда не менял своих решений. Во время скандального ухода Дуга он ограничился тем, что сказал: «Я не выставляю тебя за дверь, ты уходишь сам. Постарайся не забыть об этом». Разумеется, Бенедикт не выгонял его из дома, да и из конюшни тоже, но он и не предлагал ему ничего большего. Аксель была назначена официальным тренером, и Дуглас заранее отказывался существовать в ее тени. Как бы он выглядел? Младшим братиком, неуверенно бредущим за взрослой сестрой?

Несколько недель назад, в один из вечеров, когда он как лев в клетке шагал по своей квартирке от стены к стене, ему в голову пришла одна мысль. Почему семья не предложила ему — коль ничего другого не нашлось — управление английским заводом? Зажав гордость в кулак, он

заставил себя позвонить Джервису, чтобы прозондировать почву, но тот, как и предполагалось, не мог ничего сказать. «Все зависит от Бенедикта… Именно он принимает решения, касающиеся лошадей… Нужно обсудить это с ним…» Обескураженный Дуглас бросил трубку не попрощавшись.

Тяжело вздохнув, он протянул руку к только что принесенным газетам. Чтение не слишком его занимало, но связывало с прошлым. Машинально первой он взял Paris-Turf, которую продолжал покупать каждое утро, хотя уже и не причислял себя к миру скачек.

Солнце не замедлило показаться, и первую партию лошадей должны были вот-вот выпустить. Задержавшись возле большого табло, вывешенного на двери помещения, где хранились седла, Бенедикт пробурчал:

— Почему ты доверила Крабтри Кристофу?

— Потому что у него идеальный вес, — ответила Аксель, пожимая плечами. — Кроме того, он прекрасно завершает галоп и всегда выжимает максимум возможного.

— Так вот, ты ошибаешься, внученька! Кристоф слишком нервный для такого коня. Слишком нервный и слишком грубый, я повторял ему это на все лады. На Крабтри требуется садиться деликатно, на нем будет ездить Антонен.

— А Макассар? — воскликнула молодая женщина.

— Передай его Ромену.

Аксель с раздражением поменяла имена на табло. Ей не терпелось увидеть реакцию Бенедикта на успехи Макассара, она предпочла бы, чтобы он не менял наездника, но спорить с Беном, когда он что-то вбил себе в голову, было почти бесполезно.

— Лошадей во двор! — громко прозвучал голос Констана.

Ворота в стойлах открылись почти одновременно. Каждый из учеников, будь то юноша или девушка, старательно готовил свою лошадь, а затем ожидал команды вывести ее. Констан по очереди поднимал их в седла, потому что стремена были очень высоко, а наездники слишком малы, чтобы справиться с этим самостоятельно.

— Изменение посадки, — объявила присоединившаяся к ним Аксель. — Антонен на Крабтри, Ромен на Макассаре, а Кристоф возьмет Артиста.

— Ты шутишь? — возмутился Антонен.

Ледяной взгляд Аксель прервал его протест, но, бросая ей поводья Макассара, он сделал это со злостью.

— На дорожку! — прокричал Констан.

Двадцать три чистокровных коня, покидая двор, по очереди прошли перед коляской Бенедикта. В неясном свете зари их тонкие силуэты были едва различимы. Но еще несколько минут — и солнце поднимется.