Тарун Дж. Теджпал - Алхимия желания

Только много времени спустя, когда наступила ночь, я услышал, как открылась дверь в спальне. Я не отважился выйти. В ванной раздавались разные звуки: прикосновение к эмали, сморкание, полоскание, смыв, звук бегущей воды, намыливания, плескание, натирание, а затем горячий свист фена. Когда двое людей в доме становятся чужими друг другу, удивительно, каким громким становится любой обычный звук.

Я слышал, как открылась и закрылась дверь ванной; когда я вышел немного времени спустя, сделав вид, что собираюсь подышать свежим воздухом, но в основном из-за томительного любопытства, я увидел, что она выглядит прекрасно в черных брюках и белой стильной хлопковой блузке. Ее волосы были распущены, и она — это было необычно для нее — накрасилась. Несколько месяцев назад это заставило бы меня пускать слюни, я бы прижал ее к двери, зарывшись носом в ее волосы за ухом. Теперь же ничего не произошло.

Я вернулся с террасы, дав ей возможность сказать мне что-нибудь. Но было видно, что под тенями и тушью ее глаза распухли и покраснели; она прошла мимо меня в облаке духов «Мадам Рохас», вышла за дверь и спустилась вниз по лестнице, включая свет по дороге.

Было девять тридцать вечера. За последние пятнадцать лет она никогда не выходила из дома одна в такой час. Когда я вернулся в кабинет и упал на сломанную софу, я мог расслышать в тишине дома свое собственное дыхание.

Я не знаю, во сколько она вернулась, но, когда я проснулся следующим утром, от нее несло виски. Мятая одежда была разбросана повсюду, кружевной лифчик спускался с ручки стула, словно рептилия.

Я ни о чем ее не спросил. И следующей ночью она снова оделась и ушла. Утром от подушки снова исходил кислый запах виски, а лифчик снова спускался со стула. Два дня спустя я проснулся и обнаружил, что она спит в одежде.

— Физз, пожалуйста, будь осторожна с выпивкой и не води машину в таком состоянии. — сказал я ей.

Она посмотрела на меня с такой болью в глазах, что я отвернулся и ушел в кабинет. Я не знал, что она собирается делать, и меня это на самом деле не волновало. Мне не хотелось, чтобы она чувствовала себя несчастной. В то же время я ничего не мог изменить, чтобы сделать ее счастливой. Я подсознательно надеялся, что она найдет источник счастья где-то еще и оставит меня. (Извращенная природа эгоистичной любви: проявлять щедрость тогда, когда тебе уже ничего не нужно.) Но я действительно ничего не мог сделать.

Примерно через две недели ее ночные вылазки прекратились. Как только я привык к этому, запах виски по утрам исчез. Одежда вернулась на свое место в корзину за дверью в ванной.

Внезапно в нашем доме начали появляться друзья, они проводили здесь весь день. Ее друзья, не наши. Джайя, Мини, Чайа. Уверенные, суровые, ведущие агрессивный независимый образ жизни женщины, для которых Физз была любимой антикварной вещью, чем-то вроде загадки. Они видели ее независимость и привязанность ко мне и были неспособны понять, как это уживается в ней, поэтому смеялись над ней и завидовали ей. Теперь их настойчивое присутствие заполнило наше маленькое барсати. В доме стояла враждебная атмосфера — атмосфера подписания своеобразной декларации прав, которая всегда была чуждой нашему жизненному пространству

Я старался проводить больше времени в кабинете и избегать встреч с ними. Они смотрели на меня враждебно, собираясь в гостиной и тихо разговаривая.

Иногда они вытаскивали плетеные стулья на террасу и сидели там, потягивая ром «Олд Монк» с колой и споря допоздна приятными ночами. Я никогда не чувствовал необходимости подслушивать, но обижался, что они занимают мою террасу Это лишало меня возможности дышать свежим воздухом: по вечерам после работы в кабинете я любил прогуляться часок по террасе, чтобы освежить голову.

Мне всегда казалось, что Физз говорила меньше всех. Но она первой приняла решение открыть военные действия и заручиться посторонней помощью. Пятнадцать лет мы считали кощунственным то, что нашу любовь будут судить и обсуждать, пытаясь давать советы, другие люди. Ни ссора, ни сердечная боль, ни несчастье не могли вырвать нас из тесных объятий друг друга, чтобы подвергнуться скрупулезному анализу друзей.

Но тогда желание всегда было с нами.

Иногда я проходил через гостиную и видел, как величавая Джайя склонялась над Физз и с жаром что-то говорила ей, а Физз, подпирая руками подбородок, следила глазами за мной, и я чувствовал, что это был еще один способ помучить меня Она намеренно выставляла напоказ свою боль и привязанность и мою очевидную жестокость.

Джайя в своей бесстыдной манере — ее большое кольцо в носу качалось перед моим лицом — пыталась загнать меня в угол, требуя ответа. Но я вежливо осадил ее. Я еще был не готов посвящать мир в события моей жизни — в основном потому, что я еще даже не знал, чего хочу от этого мира. Это не имело значения. Вскоре Джайа-Мини-Чайа стали меньше присутствовать в нашей жизни, а потом они и вовсе исчезли. Как и враждебная атмосфера, и своеобразная декларация прав.

Мы снова остались вдвоем.

Наконец Физз проглотила свою гордость, печаль и предприняла новые попытки. Однажды вечером она спросила меня, не хочу ли я сходить куда-нибудь пообедать, и я согласился. Она предложила «Даитчи» в Южном Ексе, но я не хотел идти в место, с которым у нас были связаны какие-нибудь воспоминания. Поэтому мы пошли в новую пиццерию, которая открылась на площади Дефенс Колони, сели друг напротив друга около большого пластикового окна.

Она выглядела маленькой, потерянной и несчастной.

Если бы я просто положил руку ей на ладонь, она бы вздохнула с облегчением и все бы немедленно прошло. Но я не мог заставить себя это сделать. Сверкающий холодный интерьер — безликий хром, стекло и керамическая плитка — помог мне остаться равнодушным. Страстные любовники не выбирают подобных мест. С другой стороны, Даитчи с его старинным интерьером, потертыми тканями, косыми взглядами официантов, запахами пищи из кухни и зашифрованными воспоминаниями мог быстро уничтожить мою решительность.

Мы молча ели хрустящую пиццу, слушая разговоры семей, сидящих вокруг.

Наконец она сказала:

— Что ты собираешься делать?

— Я не знаю.

— И ты говоришь, что все кончено?

— Я не знаю.

— Ты хочешь, чтобы я уехала ненадолго?

— Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю.

Ток, ток, ток.

Я не мог даже смотреть на нее.

Когда мы вернулись домой и легли в постели, она, не глядя на меня, попросила:

— Пожалуйста, иди ко мне.

Я выключил свет и в блеске уличного фонаря, проникающего через вентилятор, развязал мои лунгхи и снял с нее верх.