Светлана Полякова - Лестница на небеса
«Посмотрим, — сказал он себе. — Посмотрим».
Но ответ он уже знал, и даже не прятался больше от него, — не отпущу…
— Чай будешь? — спросил он.
* * *Все было так просто и одновременно — необычно… Мышка даже сказала бы — волшебно, но она ненавидела это слово, потому что слишком часто его использовали ее одноклассницы. «Волшебно», — говорили они с отвратительными, ненатуральными интонациями, закатывая глаза… Например, когда просматривали импортные журналы для дам. Вол-шеб-но…
А волшебство другое. Это когда человек сидит на кухне, и играет музыка, от которой хочется плакать, и он смотрит, как Другой человек заваривает чай для…
Это волшебство было таким простым, естественным, почти неощутимым, и все же Мышка ощущала его всей душой и, может быть, была счастлива.
Да не может быть, а точно — счастлива…
— Так что случилось?
«Я пришла, а тебя не было…»
Она не сказала этого. Только пожала плечами и пробормотала:
— Все уже прошло…
И ведь не соврала даже — потому что и в самом деле все позади, она просто выпросила его у Бога, и нечему удивляться… То есть все равно она была немного удивлена, потому что все на самом деле так и получалось. Она на самом деле пришла к Богу, попросила Его — и надо же, все свершилось! Пусть сначала ей пришлось немного поплакать — теперь ей было даже немного стыдно своих детских слез… Но сейчас-то она сидит у него, а он наливает чай и смотрит на нее.
Они сидели молча — вернее, так казалось, потому что на самом деле они разговаривали, обходясь без слов, потому что слов было мало. Мышка даже удивилась этому, то есть говорить было можно только стихами.
— О чем он поет? — спросила она, нарушая благословенную тишину.
Сначала Мышке показалось, что ее вопрос прозвучал для него подобием выстрела, как будто он тоже наслаждался их бессловесным разговором, но она тут же отринула эти мысли — скорее всего, он просто думал о своем. Нельзя же в самом деле заподозрить его в том, что он так же, как она, наполнен чувством. Тем более — к ней…
— Хэй ю, — начал Кинг переводить. — То есть вообще-то «эй, ты». Только это мне кажется грубым…
— Мне тоже, — вздохнула она.
— Так что оставляем без перевода. «Если можешь, почувствуй меня… Я здесь, по другую сторону стены. Если можешь, дотронься до меня… Стена слишком высока. Помоги мне добраться до неба…» Вообще-то это отсебятина, — неожиданно улыбнулся он. — Но смысл такой вот…
Ей хотелось, чтобы он всегда так улыбался. Немного — неожиданно — смущенно…
— Если можешь, почувствуй меня, — задумчиво повторила она. — Как странно… Я эти слова будто слышала.
И тут же осеклась. Потому что дальше надо было признаться —. в отчаянии… «Да, я их слышала в тот момент, когда испугалась, что больше никогда, никогда, никогда…»
«Никогда его не увижу…»
— «Мы сидим на кухне, и мир наступает на нас, — прошептала она. — Что мы сделали этому миру? Или просто — дыхание наше неровно? В такт не может попасть с общим ритмом?»
Он вскинул на нее удивленные глаза:
— А это — откуда?
«Из моей головы», — чуть не сорвалось с языка, но она вовремя удержалась.
— Не помню… Где-то читала.
Он ничего не сказал, только посмотрел на нее странно и долго, точно не поверил ей, догадался. Точно для него было вполне естественным, что она очень часто думает стихами…
— Похоже на одно стихотворение Арагона, — сказал он. — «Мы еще сжимали друг друга в объятиях, когда воины Апокалипсиса пустились вскачь…»
Она вздрогнула — от точности этой строки, от того, что у нее так никогда не получится…
И еще больше от этого слова — «объятия». Как будто они сейчас тоже были друг у друга в объятиях, а вернее, — их души обнимали друг друга, и откуда-то пришла мысль, что душам можно, и это даже хорошо, это нормально…
Когда она снова посмотрела на него, их взгляды встретились. То есть его взгляд как бы ждал ее взгляда, или это она снова себе нафантазировала?
Он смотрел странно, очень серьезно, точно пытался понять ее и себя. Понять их. Потому что, если души сливаются в объятиях, они становятся одним целым. Ее бросило в жар от этой мысли.
«Нет же, — попыталась она урезонить свое пылкое воображение. — Нет, я снова все придумываю! Что он может во мне увидеть? Разве я могу привлечь его внимание?»
Ей даже захотелось встать, уйти отсюда как можно быстрее и домечтать дома, чтобы реальность не вторглась, не сломала ее воздушный замок… «Так уходи, — насмешливо посоветовала она самой себе. — Уходи. Твой воздушный замок, милая, слишком напоминает замок из песка… Посмотри на себя и на него… Ты гадкий утенок. Угловатый птенец».
* * *Угловатый птенец, подумал он с нежностью, больше всего на свете опасаясь, что птенец сейчас взмахнет крылышками и улетит. Вверх. Туда, где сияет лестница, ведущая на небеса… Словно в ответ на его тайные мысли — «крейзи»… Насмешливые голоса, вкрапленные в мелодию «Пинк Флойд». Крейзи, крейзи, крейзи…
Словно мир наступал на них. «Что мы сделали этому миру?» Стопроцентно он был уверен — она не читала этих строк нигде, никогда… Это было в ее голове. И деться некуда — человек, способный понять его, почувствовать, сломать стену, сидит сейчас перед ним. И в душе его такая смута, Боже ты мой, и зачем Ты, Господи, в ответ на мои молитвы послал ребенка? Пусть у этого ребенка такие умные глаза, умнее, чем у многих взрослых, но ведь она ребенок!
«Уходи!» — мысленно приказал он ей и сам испугался — вдруг она послушается? Вдруг она почувствует это — и уйдет?
Она сидела и смотрела ему в глаза, так просто, так естественно, так смело, что он понял: она вообще не умеет отводить взгляд. Она смотрит в глаза всем. И ему стало на минуту страшно за нее. Он-то знал, что большинство людей этого не любит. Когда кто-то смотрит им в глаза…
— Я сегодня в первый раз увидела Бога, — тихо сказала она. — Я никогда Его до этого не видела. То есть видела на репродукциях, но Он там был неживой… Как на фотографиях… А сегодня мне показалось, что Он смотрел на меня.
Он ждал, что она скажет дальше, понимая, что все его слова сейчас окажутся лишними. Пока. Сейчас ей надо выговориться.
— Я не могу понять, почему Его так не любят… Знаешь, мне показалось, что Он одинок. И Ему не хватает любви… Он-то сам смотрит на нас с любовью, и Его любовь огромна, безмерна, но ведь каждому хочется, чтобы его любили? Почему же люди так жестоки?
Теперь она ждала его слов, а он не знал, какие слова найти, чтобы объяснить ей, почему все это происходит. Но — осторожно, не раня ее.
— Они просто ошибаются, — сказал он. — И потом, может быть, они просто ничего о Нем не знают?
