Сьюзен Льюис - Крик души
Здесь обитало много людей и более молодых, которые, как Никки и ее друзья, не могли себе позволить более шикарные кварталы Клифтон и Редленд, но они не переживали по этому поводу и были достаточно счастливы и здесь, регулярно встречаясь на «Фабрике» и помогая району вернуть жизненные силы.
Заметив, что мистер Глэдстоун, местный скряга, собирается задернуть занавески, Никки нахмурилась и отвернулась прежде, чем он это сделал. Его дом стоял на противоположной стороне улицы. Когда они только переехали, она заметила, что к нему никто не заходит в гости, и однажды перешла дорогу, чтобы познакомиться и спросить, не нужно ли ему чем-то помочь. Она имела в виду сходить в магазин или, возможно, иногда просто составить ему компанию, чтобы поболтать. Его ответ оказался совершенно неожиданным.
«Да, вы можете выкинуть с нашей улицы этих чертовых черномазых, — буркнул он, очевидно, подразумевая Дэвида и его родителей, которые помогли им с переездом. — Отошлите их назад, туда, где им и место, или прикажите убраться в район Святого Павла, нам они тут не нужны».
Никки была потрясена, она не успела сообразить, что ему ответить, как он уже захлопнул дверь у нее перед носом. В конце концов она прокричала в щель почтового ящика, что мир был бы намного лучше без ему подобных, после чего ураганом пронеслась обратно через дорогу, туда, где ее ждал Спенс, чтобы узнать, как все прошло. Теперь же она считала, что мистер Глэдстоун не достоин даже презрения, и если бы он умер от голода, никем не замеченный, то ее бы это совершенно не взволновало.
На зеленых воротах перед их домом уже облупилась краска, а петли еле держались. Она заглянула внутрь дома через окно эркера, и сердце ее заполнило ощущение счастья, когда она увидела взволнованное лицо Спенса. Заметив ее, он просиял.
— Я уже собирался посылать за тобой поисковую группу, — с упреком заметил он, открывая дверь прежде, чем она достала ключ. — Все нормально?
— Все классно, — ответила она, позволяя ему крепко обнять ее. — Рада вернуться домой.
Он сделал шаг назад, чтобы лучше ее рассмотреть, и прищурил бархатные карие глаза, ища на лице признаки слез, или радости, или чего-нибудь еще, что могло бы подсказать ему, как ее родители восприняли новости.
— Все хорошо, — уверила она его и улыбнулась, заметив, как его густые светлые волосы падают на воротник и вьются локонами над ушами и лбом. Ей редко удавалось сдержаться и не прикоснуться к ним. У Спенса было красивое грубое мужской лицо, и хотя его черты были несимметричными, это придавало легкий оттенок безрассудства его напористости, которую она считала такой же привлекательной, как и его ленивую сияющую улыбку. При росте чуть больше метр семьдесят его нельзя было назвать высоким, но тело у него было крепким, как у атлета-любителя, а поскольку сама Никки была чуть выше метра шестидесяти — если точно, то метр шестьдесят пять в ботинках на толстой подошве, — абсолютно не имело значения, что он был ниже Дэвида и Дэнни, поскольку вместе они смотрелись гармонично.
— Все уже дома, — сообщил он, закрывая дверь, пока она пристраивала пальто поверх других, навешанных гроздью, — и хотят узнать, как все прошло.
С наслаждением вдохнув аппетитный аромат экзотических специй, идущий из кухни, Никки удивленно посмотрела на него.
— Мама Дэвида тоже здесь? — спросила она, заранее зная ответ, так как ни один из них не мог творить такие кулинарные шедевры, которые миссис Адани производила безо всякого видимого усилия.
— Как выяснилось, сегодня у нас пир по поводу Навара-три, — сообщил он. — Надеюсь, я правильно понял.
Хотя родители Дэвида, англичане индийского происхождения, и были ревностными католиками, однако миссис Адани не позволяла религии или культуре встать на пути прекрасной кухни. Она любила готовить, а так как в индийском календаре, похоже, не было ни одного дня, на который не приходился бы какой-нибудь праздник, у нее всегда было оправдание, а главное — пять очень благодарных ртов.
— Ты знаешь, что такое Наваратри? — прошептала Никки, пока они шли в гостиную. Они все знали, что нельзя мешать миссис Адани на кухне. Когда ужин будет готов, она непременно всем сообщит.
— Понятия не имею, — прошептал он в ответ и, угостив ее нежным поцелуем в губы, в то время как его руки поглаживали ребенка, открыл дверь.
— Эй, она пришла, — закричала Кристин, вскакивая с пола, чтобы обнять Никки. — А мы уже начали волноваться. Как все прошло? — На миловидном личике Кристин в форме сердца, обрамленном влажным синим полотенцем, отразилось искреннее беспокойство.
— Был скандал, — сухо ответила Никки, беря маленькую упаковку витаминизированного напитка «Райбина», которую ей протянул Дэнни. Его она тоже коротко обняла. Растрепанные золотисто-каштановые волосы Дэнни торчали, как сломанные спицы велосипеда: в такой вид они приходили всегда, когда он работал за компьютером, поскольку он постоянно лохматил их руками, как будто пытаясь нарыть в них что-то подходящее. Если не считать цвета волос, он был точной копией Леонардо ди Каприо, из-за чего многие оборачивались ему вслед, когда они выходили на улицу, правда, к его огорчению, оборачивались в основном женщины. Честно говоря, его большой любовью был Дэвид, но тот, хоть одной очень пьяной ночью еще в универе и позволил Дэнни зайти слишком далеко, с тех пор находился в очень серьезных отношениях с Кристин.
— Как там младшенький? — спросил Дэнни, пока Дэвид взбивал потертую подушку, чтобы Никки могла сесть на диван.
— Шевелится, — ответила Никки, кладя ладонь на руку Спенса, лежащую на ее выпирающем животе. — Спасибо, — она улыбнулась Дэвиду.
Хотя Дэвид был немыслимо красив, он был худым, как жердь, и так же стеснялся своей внешности, как Кристин гордилась своей. Из них пятерых он сейчас зарабатывал больше всех, но настоял на том, чтобы деньги шли в общий котел и делились на всех поровну. Он был таким же щедрым и неотразимым, как и застолье его матери.
— Ну, давай, рассказывай, — попросил Спенс, обнимая ее одной рукой. Кристин присела на корточки на полу перед креслом Дэвида, а Дэнни уселся, скрестив ноги, на большую круглую подушку.
Никки отпустила соломинку в напиток и вздохнула.
— Они не обрадовались, — спокойно сказала она. — Даже распсиховались — по крайней мере, мама. Отец же повел себя, как всегда: разговаривал со мной так, словно мне все еще пять лет, а потом, можно сказать, выставил меня за дверь.
У Дэнни отвисла челюсть:
— Да ты шутишь. Ты сказала им, что беременна, и они выгнали тебя?
— Вообще-то, я и сама уже шла к двери, потому что оставаться там не было никакого смысла. Они не хотят, чтобы у меня был ребенок…
