Кэтрин Куксон - Мотылек
— Ну, знаете, мисс, скажу вам только одно. У него нет никакого вкуса, и он совершенно не знает, что такое хорошо и что такое плохо.
— Ах, какой вы хороший.
Она наклонилась к нему, но в тот же миг он вдруг выпустил ее руки и отскочил — и не из-за возникшей опасной близости, а потому, что увидел, глядя через ее плечо, двух бежавших к ним со стороны кустарника человек, один из них держал палку. Девушка тоже почувствовала их появление, так как повернулась в их сторону и пробормотала:
— Ой, Агнес.
Не успел он что-нибудь сообразить, как перед ним уже стоял человек влетах, замахивавшийся на него тростью с массивным набалдашником, и он инстинктивно прикрыл лицо рукой и закричал нападавшему:
— Только тронь, я тебе такого покажу, не посмотрю на твои годы.
И человек остановился в нерешительности, но палки не опустил.
Девушку в это время схватила молодая женщина, та вырывалась от нее и громко плакала:
— Не тронь его, Дейв. Он очень милый. Он такой милый. Я подумала, это Джимми.
Старик опустил руку и прорычал:
— Ты что тут делаешь?
Что делает здесь? Он пришел поглядеть на озеро…
— Я увидел с дороги, как блестит вода, и просто подошел, чтобы посмотреть. Вот и все.
— Это частное владение. Полагаю, вам это известно.
Он повернулся и взглянул на молодую женщину. Она была выше среднего роста и тоже была худенькой, но совсем не такой, как девушка. Наверное, это ее сестра Агнес. У нее приятный голос, хотя не без надменности, и он ответил ей:
— Я об этом не подумал. Место мне показалось… Ну, как бы это сказать, — он нетерпеливо дернул головой, — с дороги оно кажется заброшенным, ограда порушилась, и вообще. Никак не скажешь, что это чье-то владение. И я сидел здесь и смотрел на озеро, — он махнул рукой в направлении озера, — когда молоденькая мисс подошла ко мне. Я могу заверить вас, что с ней ничего не случилось.
— Ладно, но все-таки кто вы такой? — спросил старик. — Вы не из этих мест, правильно?
Он посмотрел старику прямо в глаза и ответил тем же тоном.
— Это зависит от того, что называть этими местами. Я из деревни около Лэмсли. Мой дядя столяр.
— Джон Брэдли? Тогда ладно. — Старик, видимо, несколько успокоился, но продолжал ворчать: — Вы немного сбились с дороги. И все-таки следует знать, что частное владение, а что не частное, даже если ограждение не в порядке.
— Все-таки, думаю, у меня есть оправдание, я в деревне только неделю, я из города. Учту на будущее.
— Учти, учти.
— Вы уходите? — раздался голос Милли.
Он обернулся и взглянул на девушку, которую все еще крепко держала сестра, и неторопливо ответил:
— Да, мисс, ухожу. Очень приятно было познакомиться с вами.
Молодая женщина быстро повернула девушку к себе и повела ее в сторону дома, та не хотела уходить.
Старик тем не менее не спешил, он стоял и сверлил Роберта взглядом.
— Я бы на твоем месте поторопился, — сказал он.
— Ухожу, ухожу, — огрызнулся Роберт и добавил: — Уж если вы так печетесь о ней, как это бросается в глаза, то зачем позволяете ей ходить по лесу в таком состоянии?
— А уж это не твоего ума дело, пошел вон отсюда.
Он не стал повиноваться тотчас, а с вызывающим видом постоял на месте, а потом неспешным шагом двинулся по направлению к дороге. Старик смотрел ему вслед, пока он не исчез из поля зрения, а затем тоже повернулся и поспешил к чаще деревьев.
3
Когда они оказались в чаще деревьев, Агнес Торман остановила сестру и, глядя на нее, заговорила строго, что совсем не вязалось с лаской и жалостью, сквозившими в ее взгляде:
— Как ты могла, Милли! Ты ведь обещала мне. Ну как ты могла! И в доме гости.
— Прости… Прости меня, Агги, но… но это все луна… — Она подняла глаза к небу, туда, где за луной наперегонки гонялись маленькие клочковатые облачка, и добавила: — Я… Я раздернула шторы. Мне не следовало бы этого делать, но я ничего дурного не сделала, я же не пошла к дороге. Я ведь обещала тебе, верно? Я тебе обещала.
— Ты обещала мне оставаться в постели.
— Ах, Агги. — Милли бросилась на шею сестре, та крепко обняла ее и прижала к себе. Агнес Торман смотрела поверх плеча сестры на черный ствол огромного дерева и в который раз думала о том, что будет с этим дорогим для нее существом, которое создано не для этого мира, а для такого места, где дух может свободно витать в пространстве, где не знают обмана и всяких уловок, где громко говорят о том, что думают, и где мысли всегда чисты и искренни.
Ей было семь лет, когда Миллисент появилась на свет, и, по-видимому, с того самого дня Агнес стала ей матерью, потому что ее собственная мать воспитанием детей себя не утруждала. Даже когда ей приносили или приводили ребенка, она так хватала его, что девочка начинала плакать. Можно было подумать, она старалась втиснуть ее обратно в себя. Со временем она вообще месяцами отказывалась видеть дочь, и с ней занималась целиком и полностью няня Уотсон, как, впрочем, и со всеми ими — Арнольдом, который был на год младше ее, Роландом, который был на год моложе Арнольда, и Стенли, который был на год моложе Роланда.
С рождением Миллисент, вспоминала Агнес, атмосфера в доме изменилась. Раньше до детской то и дело доносились звуки веселья, внизу развлекались гости, казалось, они там никогда не переводились. И в доме, и за его стенами сновало так много слуг, что она не могла запомнить все их имена.
Прошло много лет, пока она осознала, кто раскошеливается за все эти приемы и балы и платит всей этой куче слуг. Сколько ей помнилось, все эти годы с ними жил мамин отец, дедушка Баррингтон, но он умер за три месяца до рождения Миллисент, и этот факт, имевший какую-то связь с рождением Миллисент, вызвал в доме настоящий шквал изменений.
Теперь Агнес знала, что отец женился на матери не только из-за ее красоты, но и потому, что она была наследницей богатого человека. Однако он не подозревал, что богатый тесть годами прожигал весь свой доход и оставил дочери в наследство не солидный капитал, а громкий скандал, потому что понаделал массу долгов и оказался замешанным в темных делишках, которые в конце концов всплыли на поверхность и за которые сидеть бы ему в тюрьме, не отойди он вовремя в лучший мир.
Ей припоминалось, как урезали число прислуги, по ней прошлись, как серпом по летнему хлебу, и в один прекрасный день не осталось почти никого, остались только Дейв и Пегги Уотерз, а с ними их дочь Руфи и маленькая Бетти Троллоп, работавшая на кухне. Из прислуги, работавшей вне дома, не стало трех садовников, сохранил место только Артур Блум. Уволили трех конюхов, а это значило, что чистить конюшни, кормить лошадей и ходить за ними досталось одному Грегу Хаббарду. Но прошло немного времени, и число лошадей сократилось. Вместе с остальными уволили и Бена Каллена, привратника, и его жену, живших в сторожке при въезде в поместье, и домик у ворот с тех пор пустовал.
