Кэтрин Куксон - Мотылек
— Как вас зовут? Правда, ночь такая чудная? А луна, правда, такая красивая?
Она тут же приблизилась к нему и села рядом, но все это произошло так, словно она к нему не шагнула, а подплыла по воздуху, и он невольно шарахнулся от нее, как ужаленный. Вытянув перед собой руки и выпрямив спину, он постарался усидеть на каменном выступе, так, чтобы между ними оставалось какое-то расстояние, и когда он сделал движение, чтобы встать на ноги, она снова обратилась к нему:
— Пожалуйста, не пугайтесь.
Теперь он смог лучше разглядеть ее в лунном свете. Всмотревшись в ее глаза, Роберт увидел в них глубоко запрятанную недоуменную грусть. И когда она произнесла: «Я не обижу вас», — он чуть не рассмеялся. Подумать только, это хрупкое, в чем только душа держится, воздушное создание обещает не обидеть его! Во-во. Это самое подходящее слово, воздушное, он нашел самое удачное слово, чтобы описать ее. Ну конечно, она и есть воздушная, никакой субстанции. И все-таки она живая, она совсем юная девушка, у нее есть собственное тело… какое бы оно там ни было, потому что ее пелеринка распахнулась, и Роберт, к собственному смущению, разглядел сквозь ткань ночной рубашки, до чего худа она была.
Доведись увидеть ее в Джерроу, он бы сказал, что она тонкая, как стружечка… деревянная стружечка. Его отец называл тощих женщин, без груди и без зада, по-своему, но даже подумать о том, чтобы так назвать это создание, Роберту показалось святотатством.
— Вы не хотите со мной разговаривать?
— Ну что вы, что вы, мисс. — Голос его прозвучал хрипло. — Но, должен признаться, вы так неожиданно…
— А… — Глаза у нее повеселели, уголки губ чуть поднялись, и она издала звук, который обычно считают смехом, но он прозвучал столь необычно, что его никак нельзя было так назвать. — Вы говорите как Джимми. Но… чуть-чуть по-другому. Это ваш голос, не слова. Джимми всегда глотает слова. Роланд говорит, что это потому, что он простолюдин. Вы знали Джимми?
Он ответил не сразу:
— Нет, мисс, нет… Я никогда не был знаком с Джимми.
Теперь она посмотрела мимо него на воду и затем сказала как бы про себя:
— Почему одних людей называют простыми, а других знатными? Вы знаете?
На это он ответил:
— Думаю, простыми называют тех, кого нанимают в работники, а других называют джентльменами.
— Ах, да, да. — Она понимающе кивнула ему и снова улыбнулась: — Агнес ответила бы мне точно так же.
— Агнес?
— Да. Агнес знает буквально все. Она всегда все может объяснить, только она не знает про луну. Она не любит луну. Так жалко, что она не любит луну, потому что я очень люблю луну. Только взгляните, — она показала пальцем, — она утонула в озере, а свет ее остался.
Он взглянул на то место, где отражение луны неподвижно лежало на воде, и подумал: «Как же она интересно сказала: «А свет ее остался». А вообще, она очень странное создание. И с головой у нее определенно не все в порядке, нет, она не сумасшедшая, так, просто чуть тронутая, сказал бы он. Какая жалость! Как только допустил Бог, Чтобы у такого создания было не все в порядке с головой.
Она заговорила опять, теперь очень тихо, ее голосок звучал чуть громче шепота, глаза неподвижно смотрели на воду:
— Агнес рассказывала мне историю про луну. Она сказала, что как только ее отражение притрагивается к воде, то оно сразу превращается в золото; но только не пытайтесь украсть его, потому что, если это сделать, ночь сразу перестанет улыбаться. — Тут она повернулась к нему и закончила свою мысль: — Ведь у ночи только одна улыбка — это луна.
Ну, поди ж ты! Как она странно говорит. Но звучит-то красиво, право слово, красиво.
— А вы знаете, что такое звезды?
— Не знаю, мисс.
— Так вот. Звезды — это слезы, которые капали у луны за все, все годы. Это Агнес так сказала, она даже стих написала об этом. Возьмите меня за руку.
Он вскочил на ноги, когда почувствовал, как ее пальчики сжались на его пальцах. Они были холодными, нежными и тоненькими, и он почувствовал, как его проняла внутренняя дрожь. Она продолжала держаться за его пальцы, и он неуверенно произнес:
— Я… Мне кажется, вам бы лучше вернуться домой, мисс. А вы так не думаете?
— Нет-нет, пока еще рано, там гости. Я обещала Агнес не уходить из своей комнаты. Но я открыла шторы и выглянула в окно, а там была она. — Девушка повела рукой в сторону луны, на которую в этот момент набежали несшиеся по небу клочки белых перистых облаков, и продолжила: — Я ничего не могу с собой поделать: когда выходит луна, я тоже должна выйти… Я совсем не сумасшедшая.
С усилием открыв рот, он сказал:
— Ну, что вы, что вы, мисс, я уверен, что вы не сумасшедшая.
— Агнес знает, что я не сумасшедшая, и Дейв тоже.
— Дейв — ваш брат?
— Да нет же. Дейв — это наш старый слуга, а Пегги — его жена. Она говорит, что они вырастили меня. Смешно, правда? Я хочу сказать, смешные слова. Я вообще думаю о словах. От чего они меня вырастили? И до чего?
Роберт смотрел на нее и не мог промолвить ни слова. Какая-то часть ее ума наверняка сдвинулась, но была и другая, и несомненно она копала очень даже глубоко, если он вообще что-нибудь понимает. Как верно она сказала: «вырастили меня», — что за странное выражение, но так говорят. Как только Бог позволил себе так поступить с этим бедным существом?.. Но он не должен называть ее существом, это же молоденькая девушка, и девушка такая непривычно красивая. Теперь он видел, что она красивая. Капюшон спал с ее головки, и из-под него выбились волосы, похожие на тоненькие серебряные нити. Другому лицу они добавляли бы возраст, а здесь создавали светящийся нимб, потому что свободно свисали с плеч и рассыпались по плащу.
— Как вас зовут?
— Роберт, мисс, Роберт Брэдли.
— Ах, какое у вас хорошее имя. Такое сильное.
— Вы так думаете? — Он приветливо улыбнулся ей.
— Да. — Она согласно кивнула. — Я столько знаю про имена, ну, по крайней мере про некоторые. У меня трое братьев, их зовут Арнольд, Роланд и Стенли. Я их не люблю.
— Вы не любите их имена?
— Нет, не имена. Я не люблю моих братьев.
Что он мог сказать на это? И он спросил:
— А как зовут вас, мисс?
— Миллисент. Но те, кто меня любят, зовут меня Милли.
— Я… Мне кажется, что вряд ли есть человек, который бы вас не любил.
Она на миг посмотрела на него, затем ее рот растянулся в улыбку, хотя в глазах появилось выражение, которое не назовешь иначе как печальным. И в голосе ее прозвучал какой-то надрыв, когда она сказала:
— Совсем не так. Меня не любят. Мой отец меня не любит.
Ах, ты, бедняжка. Какая же ты бедняжка. В безотчетном порыве он протянул ей другую руку и, нежно сжав обе ее руки, несколько раз встряхнул их и с совершенно не наигранной галантностью проговорил:
