Вари Макфарлейн - Любовь как сон
Темные волосы Кары были коротко подстрижены, лицо похудело и сделалось землистым – безошибочный признак курильщицы, которая рано начала и не сумела бросить. В школе она любила щелкать Анну линейкой по бедрам и обзывать лесбиянкой.
Так вот какое откровение постигло Анну. Линдси и Кара перестали быть недосягаемыми принцессами и превратились в потрепанных женщин за тридцать, мимо которых обычно, не замечая, катишь тележку в магазине. Анна не знала, что и думать. Наверное, она должна была злорадствовать. Но ей не хотелось. Ведь ничего не изменилось.
Линдси и Кара посмотрели на Анну, и у нее замерло сердце. Что она скажет? Почему не подготовилась заранее? И что вообще можно сказать бывшим мучителям? «Вы когда-нибудь обо мне вспоминаете? Вам бывает стыдно? Почему вы так поступали?..»
Но они не узнали Анну. Линдси и Кара окинули ее взглядом и продолжили болтать. Анна сообразила, что была для них всего лишь очередным лицом в толпе. Время шло, и она вдруг поняла: никто не знал, кто она такая. Вот почему с ней не заговаривали. Она так изменилась, что превратилась в незнакомку. И никто не хотел признаваться, что не помнит бывшую одноклассницу в лицо.
Дверь зала открылась, вошли двое мужчин. На лицах у обоих было написано: «Тяжелая кавалерия прибыла». И, видимо, кавалерию не особенно порадовало увиденное.
Когда они повернулись, у Анны перехватило дыхание, сердце бешено заколотилось, и все вдруг стало таким далеким.
7
Джеймсу действительно пришлось задать себе вопрос, в кого он превратился, если решил пойти на дурацкую встречу выпускников, лишь бы немного досадить Еве. В зале без окон на втором этаже какого-то паршивого бара валялись на полу наполовину сдувшиеся шарики, похожие на разноцветные яички. А наигранное веселье уж точно не делало атмосферу беззаботной. Обои цвета свежей печени, запах застоявшегося табачного дыма… Джеймс никогда раньше не заходил в такие пабы.
Возле одной стены стоял складной стол, застеленный бумажной скатертью и заставленный тарелочками с сырками, чипсами и сморщенными сосисками. Чтобы создать иллюзию сбалансированного питания, кто-то принес увядшие огурцы, палочки сельдерея и кружочки моркови. Их разложили звездами вокруг розеток с гуакамоле из супермаркета, ярко-розовой, как жвачка, тарамасалатой и чесночным соусом. Только социопат станет есть чесночный соус на вечеринке, подумал Джеймс.
В зале было мало гостей, и они делились на две компании, мужскую и женскую, словно вспомнили юность, когда мальчики и девочки тусили отдельно. Большинство мужчин Джеймс узнал. Лица у них расплылись, обрюзгли, сделались бесформенными, волосы перекочевали с макушек на подбородки.
Он почувствовал легкое злорадство при мысли о том, что сам более или менее выглядел как в старшей школе. Разве что прибавил несколько фунтов.
Все бросали на него быстрые, внимательные оценивающие взгляды, и Джеймс знал почему. Если бы он утратил форму, то стал бы притчей во языцех.
Ха! Он поздоровался у стойки, и Линдси Брайт утратила дар речи. Конечно, он вроде как ухаживал за ней, но неужели она до сих пор не забыла об их романе семнадцатилетней давности? «Господи, не исключено, что у нее уже ребенок выпускного возраста».
Лоренс, вернувшись с двумя пинтами пива, кивнул в сторону Линдси.
– Черт, почему женщины с годами не становятся лучше, как вино? В глаза бросаются только их губы и задницы. Похоже на дешевый гамбургер. Жаль.
– Так, может, пойдем отсюда? – негромко спросил Джеймс. Чертов Лоренс с его вечными надеждами кого-нибудь подцепить. Хотя бы и по второму кругу. – Сомневаюсь, что ты здесь кого-нибудь найдешь.
– Да-а-а… а, нет, подожди. О боже, это кто?
Джеймс проследил взгляд приятеля и увидел одиноко стоявшую женщину. Он вспомнил, что уже несколько раз смотрел на нее и словно не замечал, но вовсе не потому, что она не стоила внимания. Просто она, со своими темными волосами, смуглой кожей и черным платьем, терялась в тени.
Загадочная незнакомка, с точки зрения Джеймса, была одета как хозяйка траттории на вечеринке в честь собственного развода. Он живо представил, как Ева объясняет, что мужской ум слишком груб, чтобы оценить такие вещи. Эта женщина словно сошла с экрана европейского артхаусного кино, ну или рекламы кофе. Тяжелые ресницы, томные карие глаза, густые брови, похожие на каллиграфический росчерк тонкого пера, массивный узел угольно-черных волос на затылке… в общем и целом не в его вкусе, но несомненно красива. Особенно на фоне убогого окружения.
– Надо поздороваться, – сказал Лоренс. – Наверно, она приехала по обмену, а мы еще не познакомили ее с обычаями нашей родины.
– Ты понимаешь, что в нашем возрасте это выглядит нелепо?
– Тебе даже не интересно знать, кто она такая?
Джеймс снова окинул женщину взглядом. Судя по позе, ей совершенно не хотелось общаться. Руку с бокалом она судорожно прижимала локтем к боку. Джеймс терялся в догадках, кто она и зачем явилась сюда. Он, возможно, подошел бы, если бы был один, поскольку больше никто в зале не представлял для него интереса. Но Джеймсу не хотелось наблюдать, как Лоренс разыгрывает донжуана.
– Я знаю, кто она такая. Она жена того типа, который даст тебе в морду через пятнадцать минут, – грубо ответил он.
– Думаешь, она пришла не одна?
– Конечно, не одна.
Джеймс сразу понял, что загадочная незнакомка явилась со стороны. Она совершенно точно не ходила в школу Райз-Парк. Никоим образом он не проглядел бы ее в юношеские годы. Видимо, чей-то трофей… то есть жена, которая неохотно притащилась вместе с мужем на вечеринку. И другие женщины явно не были с ней знакомы – таким образом Джеймс убедился, что прав.
– Ну, одна или нет, но она красавица.
– Не такая уж красавица и вообще не в моем вкусе, – огрызнулся Джеймс, надеясь, что Лоренс заткнется.
Тут женщина обернулась, залпом допила вино и взяла сумочку.
– Ужас… Пенелопа Крус уходит? Не пущу, – решительно заявил Лоренс.
8
В двадцать лет Анна иногда мечтала, как вновь встретится с Джеймсом Фрейзером, и мысленно сочиняла замысловатую отповедь. Язвительную нотацию, которую она собиралась прочесть ему в присутствии жены, детей и сотрудников, чтобы все поняли, какой он злобный и самовлюбленный сукин сын. В воображении эта сцена обычно заканчивалась общими аплодисментами.
И вот Джеймс оказался перед ней. Прямо здесь. Во плоти.
Анна могла бы запросто подойти и сказать то, что думала. Но в голову не приходило ничего, кроме: «Я не хочу даже находиться с тобой в одной комнате».
Надо было отдать Джеймсу должное, он сохранил форму. Те же иссиня-черные волосы, с нарочитой небрежностью взлохмаченные, вместо дурацких «занавесок», которые мальчишки носили в девяностых. Подбородок, как в рекламе бритвенных станков, оставался по-прежнему тверд, как и, без сомнения, его сердце. Джеймс обладал типичной красотой актера из рекламного ролика, которая теперь совершенно не трогала Анну.
