Развод. Мать-одиночка (СИ) - Сати Стоун
Всё это я понимаю в считанные секунды, считываю буквально из воздуха, напитанного дорогим парфюмом хозяина этого пространства. Почему-то я представляла своего потенциального начальника чуть ли не дедушкой, лет под семьдесят. Наверное, из-за того, что Егор несколько раз назвал его «мужиком».
Вне всяких со мнений, передо мной отнюдь не мальчик. Не знаю, сколько лет Дамиру. Может, около сорока. Но он нереально раскачен, плечист, подтянут. Его будто из камня высекли, особенно — лицо: скуластое, точёное, с жёсткими чертами и такой же жёсткой щетиной на подбородке и щеках.
Это суровое хищное лицо теперь направлено ко мне, а холодный взгляд ледяных глаз ни на секунду не отпускает, будто сжимает тисками.
Мамочки…
— Вы так и будете стоять? — раздаётся его убийственный бас.
— И..извините… — блею я как первоклассница у доски.
И снова пытаюсь заставить своё тело двигаться. Делать хоть что-нибудь, чтобы не выглядеть полнейшей идиоткой.
Но конечности живут как-то отдельно от сигналов мозга. Я отшатываюсь чуть в сторону, неловко накреняюсь, зацепляю локтем что-то, стоящее у меня за спиной и…
Кабинет оглушает звук бьющегося фарфора или керамики. К моим ногам сыплются осколки.
Не без горечи я понимаю, что только что разбила какую-то вазу. И хотя бы надеюсь, что это не какая-нибудь антикварная штука из Древнего Китая стоимостью в миллиард долларов.
— И..и..извините… — повторяю вновь, готовая пасть замертво и больше никогда не подниматься.
Глава 10. Ирина
— Может, вам лучше сесть, чтобы больше ничего не пострадало? — как сквозь сонную пелену слышу я властный, грубый голос.
— Да… — роняю на автомате и на ватных ногах бреду к стулу, очертания которого размываются перед глазами.
Кое-как усаживаюсь. Поднимаю взгляд — этот пугающий мужчина всё ещё смотрит на меня.
Нервно сглотнув, пытаюсь как-нибудь смягчить ситуацию:
— Я могу заплатить.
Тарханов хмурится и переспрашивает небрежно:
— За что?
— За вазу. Надеюсь, она не очень дорогая…
Он хмыкает издевательски:
— Если не придавать значения сентиментальной чуши, будто корпоративные подарки что-то значат, то она не стоит ничего — мне эта ваза досталась бесплатно.
Я внутренне холодею и больше не знаю, что говорить. Жду каких-нибудь вопросов, но Дамир продолжает молчать.
— Ну, представьтесь хотя бы, — сердито швыряет он мне, видимо, устав от затишья.
— И..ирина. Ирина Краснова… В смысле — Неярова, — сбиваюсь с мысли и лопочу бессвязно. — По мужу моя фамилия Неярова, а девичья — Краснова.
— Значит, замужем, — резюмирует директор.
— Н..нет. Я… — как же правильно сказать?.. Блин… — Я в разводе.
Тарханов вновь хмыкает:
— Так какая у вас фамилия в документах?
— Неярова, — торопливо начинаю объяснять я. — Хотела сменить обратно на девичью, но, понимаете, там такая ужасная волокита… К тому же у меня дочь…
— Ирина, — перебивает Тарханов, — я понял.
— Да, извините…
Он вздыхает, как будто теряя терпение.
— Какой у вас опыт работы?
— Небольшой. Понимаете, я в основном с ребёнком сидела, а потом, после развода, попыталась куда-нибудь устроиться…
— В замужестве, значит, вас супруг обеспечивал? — довольно резким тоном задаёт вопрос Дамир.
— Ну… Воспитание ребёнка — тоже работа…
Он отводит глаза. И хотя я об этом только мечтала, чтобы Тарханов прекратил меня уничтожать своими чудовищными глазищами, теперь мне становится ещё страшнее. Внутренне я чувствую, что это плохой знак.
— Угу, — мычит он без всякого интереса и тут же начинает перебирать на столе какие-то бумаги.
Я словно перестаю для него существовать. Дамир занимается своими делами, полностью игнорируя моё присутствие.
— Ну, дальше рассказывайте, — прорезает моё сознание новый приказ.
А мне ведь и нечего рассказать. Что я могу ему поведать? Что Даня погиб? Что дочка у меня нуждается в постоянном лечении? Что мы живём в захолустной коммуналке с девятью другими соседями?..
— Я работаю уборщицей, — зачем-то говорю я.
Тарханов застывает, так и не успев переложить какой-то листик, затем поднимает ко мне лицо. Не могу прочесть, что у него в голове. Ожидаемо было бы заметить удивление, растерянность или злобу. Но ничего подобного я не наблюдаю.
— Сколько вам лет? — резким и твёрдым тоном спрашивает директор.
— Двад. цать ч. четыре.
Я стесняюсь называть свой возраст не потому, что считаю себя слишком старой или слишком молодой, а потому что я сама порой забываю, сколько мне лет. Мне давно стало настолько плевать на себя, что по барабану даже такие вещи. Дату рождения помню, и то лишь потому, что это пригождается при заполнении документов.
Тарханов неприкрыто разглядывает каждую деталь во мне. Изучает одежду, ужасную дешёвую сумку, которую я сжимаю в руках, бросает взгляд на мои истоптанные кроссовки. Конечно, я пыталась привести их в более-менее сносное состояние, но это тот случай, когда горбатого только могила исправит.
— Почему вы так смотрите?.. — уже порядком разнервничавшись, задаю я еле слышный вопрос.
— Пытаюсь понять, на какой вы помойке одеваетесь.
— Ч..что?..
Да я просто ушам своим не верю! Мало того, что этот тип снаружи настолько неприятный, так он ещё и внутри ничем не лучше!
— Мне интересно, — продолжает Тарханов, переплетая руки на груди, — вы сегодня, когда собирались на собеседование, чем думали? — его брови сдвигаются к переносице. — У меня даже уборщицы следят за своим внешним видом. Не говоря уже о человеке, который вроде как должен стать моей правой рукой.
— Но Егор сказал… — выдыхаю я и тут же понимаю, что горло перехватывает от нехватки кислорода.
— Егор? — брезгливо переспрашивает Тарханов. — Он — мой водитель. И он порекомендовал вас как ответственного и сообразительного человека. А я пока не наблюдаю ни ответственности, ни сообразительности. Не говоря уже о расторопности.
— Егор сказал, что… — пытаюсь договорить я. — Что вы цените не дипломы и грамоты, а реальные навыки…
— И какими вы навыками обладаете? Разбивать вазы, а затем убирать следы своей невнимательности?
— Да как вы можете?.. — тихо-тихо шепчу я. — Вы… вы… вам требуется помощница с. со знанием английского…
— Да вы и по-русски плохо говорите.
Тут я уже не выдерживаю и подскакиваю с места. Гнев, пронзивший меня насквозь, буквально рвётся наружу. И речь моя внезапно обретает какую-то невиданную силу, а слова отыскиваются сами собой:
— If you think that you are the coolest here, and everyone else is an empty space for you, then work for yourself! I'm not going to tolerate this abusive behavior! (Если вы думаете, что вы тут — самый крутой,
