Ольга Дрёмова - Городской роман
– Я хочу знать, где отец и что случилось, – спокойно ответил он, выдерживая суровый взгляд матери – Я могу понять, что в поезде может пригодиться зубная щетка, электробритва и чистое полотенце, но не мог же он прихватить с собой автомобиль?
Хороша, нечего сказать, а про машину-то она и забыла! Да, теперь нужно как-то выкручиваться.
– А, вот ты про что, – негромко засмеялась она, – так машина в сервисе, там что-то такое полетело, не могу тебе сказать, я в этом абсолютно не разбираюсь. Надо же, чего тебе только в голову не придет! Слушай, ты, случайно, не знаешь породы лошадей на «а»?
– Ахалтекинец. А ключи от квартиры он, конечно же, забыл?
– Да? Надо же, а я и не видела, – расстроенно проговорила Света. Надо же, какой он внимательный, все углядит.
– А все свои документы он тоже взял в поезд? Целую коробку? Да еще и альбом с фотографиями, надо же! – саркастически вздохнул Володька. – А может, хватит, мам?
– Ты что, лазил в наш секретер? – поразилась Светка, и на этот раз уже по-настоящему.
– Конечно, лазил. А ты бы не полезла на моем месте?
– В чужой шкаф я бы не полезла ни за что, – с укором произнесла она.
– Вот видишь, а я полез. Мам, скажи… он от нас ушел насовсем?
– Я не знаю, сынок, – сдалась мать, – я ничего не могу тебе сказать.
– Значит, не ошибалась Ленка, так и есть, отчалил папанька, – нарочито грубовато произнес он, но Светка заметила, что губы его задергались. – И почему он нас бросил, я могу узнать?
– Он не вас бросил, – уцепилась за последнюю соломинку Света, – он меня бросил, а к вам это не имеет никакого отношения.
– Мама! – Мальчик подошел к матери, сел на палас и посмотрел ей в лицо, заглядывая снизу. – Я уже взрослый, ты не думай, вон, депутаты постановили, что я уже жениться могу, – усмехнулся он.
– Если жениться – значит, совсем большой, – соглашаясь, кивнула Света.
– Мы решили с Ленкой, что, как бы дела ни повернулись, в обиду тебя не дадим, – серьезно проговорил он. – Ты знай об этом, хорошо?
– Она тоже догадывается?
– Нет, мам, она не догадывается, она знает точно.
– Откуда?
– Она разговаривала по мобильнику с нашим батюшкой, и он ей все выложил сам, так сказать, из первых уст.
– Доложился. Вот, значит, как?
– Значит, так, – кивнул головой сын.
– И что вы по поводу всего этого думаете? – Светлана напряглась, ожидая ответа сына как приговора.
– Мы думаем, что и без него сможем прожить, на нем свет клином не сошелся. Мы уже выросли, так что тебе есть к кому обратиться в случае чего, а тебе другого мужа нужно подыскать.
– Мне прямо сейчас начинать искать? – серьезно проговорила она.
– Нет, сейчас уже поздно, а вот с завтрашнего утра – в самый раз будет.
– Хорошо, я подумаю над вашим предложением, а сейчас иди спать, а то завтра я тебя не добужусь.
Володька ушел, а Светлана, откинувшись в кресле, задумалась. Вот пинкертоны, вычислили! Надо же, подыскать нового мужа! Легко сказать.
Прошло трое суток, как ушел Толя, но до сих пор она в полной мере так и не смогла осознать всей глубины случившегося. Прислушиваясь к себе, она не чувствовала ни боли, ни отчаяния – ничего, что должно было бы сопровождать все эти события. Соскользнув с нее, словно капля холодной воды с жирной поверхности, неприятности отдалились, будто отошли в сторону, не затронув души и не причинив особого вреда. Удар, нанесенный Толей наотмашь, должен был свалить, раздавить, уничтожить все живое в ее душе, не оставив камня на камне, но он прошел мимо, едва коснувшись ее сознания.
Глядя через тюль в темное окно комнаты, женщина видела, как один за одним в доме напротив гасли желтые квадратики света, погружая улицу в неподвижность и темноту. Мохнатые шарики фонарей отбрасывали на снег желтые рассеянные овалы света; густое гуталиновое небо, съев все звезды, чернело над городом бездонной глубиной.
Вдалеке залаяли собаки. Прокатившись по всей улице, лай развернулся в обратную сторону, но, дойдя до середины, стих так же внезапно, как и начался.
Боли не было, была даже не обида, а скорее глубокое удивление и разочарование. Она прожила с человеком долгих двадцать пять лет, но так до конца и не смогла его понять. Теперь, когда у нее была возможность не торопясь вернуться в прошлое и проанализировать причины случившегося, возвращаться оказалось просто некуда. Перебирая странички лет, прожитых с мужем, Светлана вдруг поняла, что любила фантом, образ, созданный ее фантазией, любила мираж, выдумку, а не живого человека.
Она шла по жизни, она держала его за руку, но совсем не знала, какой он. Она смотрела на его волосы, глаза, фигуру, она готовила ему еду и стирала одежду, рожала детей и говорила о высоких материях, оставаясь совершенно для него чужой.
Много лет назад она приняла его восхищение за любовь и, окрыленная его юношеским восторгом и молодым азартом, отдалась этому чувству полностью, без остатка. Анатолий был совсем не против ее чувств, позволяя себя любить и находя это удобным. Мало того, со временем он уверовал в то, что эти отношения справедливы, потому что любовь жены являлась как бы компенсацией за те неудобства, которые налагало само понятие брака.
Образ бравого лихого забияки и заводилы, сводившего с ума всю женскую половину факультета, в сознании Светы так и не изменился, пройдя сквозь сито дней и испытаний. Она знала все: каждую черточку на его ладони, каждую морщинку в уголке глаз, каждую улыбку и взгляд, но она так и не успела понять, что по жизни она шла не вместе с этим человеком, а всего лишь рядом.
Осознав все это, Света вдруг поняла, почему она не испытывала отчаяния и боли: всему этому неоткуда было взяться, потому что отрывать и резать больно только по живому, а чужое и мертвое выбросить и сломать было просто.
* * *
Толик шел по утренним улицам Москвы, с наслаждением вдыхая чистый, чуть остывший за ночь воздух. Ухватив пиджак за вешалку, он перебросил его через плечо и теперь, неторопливо вышагивая, улыбался, вспоминая проведенную вне дома ночь. До чего же чудесно иногда жить! Толик чувствовал, как в кровь порциями поступает адреналин, и от этого внутри что-то покалывает иголочками, перекатываясь теплыми волнами от груди до самых пяток. В эту минуту он сам себе казался нашкодившим котом, возвращавшимся под утро огородами домой, и от этого сладкого ощущения, напоминавшего счастливые дни молодости, становилось легко и восхитительно свободно.
Никакого чувства стыда или неудобства он не испытывал, мало того, у него в голове даже не промелькнуло ни одной подобной глупости. О чем, в самом деле, можно было сожалеть, если предыдущей жизни он не помнил, будущей не знал, а настоящую второй раз прожить не удастся? И так он потерял двадцать пять лет – такой незаслуженно огромный тюремный срок.
