Тадеуш Доленга-Мостович - Профессор Вильчур
– Хау ду ю ду, далинг.
– Откуда я знаю вас? – спросил Вильчур. Пациент усмехнулся, открыв гнилые зубы.
– Нас представил церемониймейстер на приеме у княжны Монтекукули.
Профессор рассмеялся.
– Действительно, узнаю ваш голос и манеру говорить.
– Это несложно, мон шер. У меня обычай менять голос только раз в жизни: в период отроческой мутации. Что же касается манеры разговаривать, то не перестаю быть изысканным. Профессор подвинул себе стул и сел.
– Однако это случилось давно, очень давно, – задумчиво произнес Вильчур.
Емел прикрыл глаза.
– Если бы еще мог удивляться чему-нибудь на этом свете, то удивился бы, что не встречаемся на том. Что за стечение обстоятельств! Благодетель, если мне не изменяет память, много лет тому назад вас лишили возможности продолжать бренное существование и отправили ад патрес. Меня несколько душевных приятелей отправили в том же направлении недавно. И вот мы встречаемся в теплой больнице. Пан доктор?
– Да, – ответил Вильчур. – Я оперировал вас. Вас жестоко порезали.
– Мне очень жаль, что я затруднил вас, сеньор. Миле грация. Но поскольку вы доктор, прежде всего скажите мне, не отрезали ли вы мне какой-нибудь конечности.
– Нет. Вы будете совершенно здоровы.
– Это довольно приятная новость. Приятная для Дрожжика, который, наверное, там тоскует обо мне и выплакивает свои прекрасные очи. Может быть, вспоминаете Дрожжика, дотторе?
– Дрожжика? – профессор поднял брови…
– Да, май диа, говорю об известном истэблишмент Дрожжик, ру Витебская квинз… Ресторан с точки зрения доносчиков зачислен в третий разряд, но перворазрядный с товарищеской, бытовой и нравственной точки зрения. Истэблишмент Дрожжик. Ни о чем это вам не говорит? Рандеву элегантной Варшавы. Хай лайф… Именно там мы имели честь и удовольствие…
Профессор Вильчур потер лоб.
– Неужели?.. Это вы… вы тогда затронули меня на улице?..
– Си, амиго. Точно так, именно так. Мы вошли к Дрожжику, чтобы за рюмкой сорокапятипроцентного раствора алкоголя решить некоторые абстрактные понятия, что нам вполне удалось. Насколько я припоминаю, у вас тогда были какие-то неприятности и, к сожалению, толстый бумажник в кармане. С того дня пользовался вашим советом как аргументом, многократно провозглашая добродетель бедности. Я всегда считал, что богатство не приносит счастья. Если бы у вас тогда не было столько денег, вас бы не угостили ломом по голове и не бросили бы в карьер.
Емел взглянул в глаза Вильчура и добавил:
– Нет, майн херр, я не принимал в этом участия. Узнал я обо всем назавтра. Районные новости, легенда, Еще одна легенда для размышлений – исчезновение вещей.
Вильчур непроизвольно потянулся рукой к темени, на котором остался шрам.
– Значит, это было так?
– Да, командир. Мне и не снилось, что я когда-нибудь еще встречу тебя.
С того дня профессор часто навещал Емела, который довольно быстро поправлялся, и поручил его заботам панны Люции, а она взялась за это с удвоенным усердием. Вильчур не мог не отметить, что эта молодая девушка с необычной жертвенностью отдается работе, как бы желая исправить ту ошибку, которую совершила. Не мог он также не заметить, что Люция одаривает его особой симпатией, что ее взгляд полон тепла, сердечности, дружелюбия и в нем как будто таится какая-то просьба.
Иногда они вместе выходили из клиники, и тогда она провожала его домой. Чаще всего они говорили о работе; случалось, однако, что беседа переходила на личное. Он узнал, что Люция – сирота, что она из Сандомежа, но с детских лет воспитывалась в Варшаве. Ее воспитание и образование оплачивала тетка, которой тоже не стало несколько лет назад. Она рассказала ему также, что когда-то была обручена, но вскоре убедилась, что молодой инженер, который изображал любовь, был человеком никчемным, и тогда она рассталась с ним.
– А сейчас я вижу, – заметил Вильчур, – что коллега Кольский очень интересуется панной.
Она слегка пожала плечами.
– Кольский, профессор, именно коллега, он очень порядочный парень. Я люблю его и ценю его качества, но это не те качества, которые могли бы вызвать более глубокое чувство.
Некоторое время они шли молча.
– А разве у женщины чувство вызывают какие-то качества?.. Не красота, не молодость, не… возможно… привлекательность?..
Она покачала головой.
– Нет, профессор. То, о чем вы говорили, может заинтересовать только очень недалеких женщин. Я думаю, что мы… что я искала бы в мужчине прежде всего богатство его души, хотела бы найти в нем как бы большую библиотеку переживаний, мыслей, трагедий и взлетов, как бы музей, живой музей. Я не умею этого объяснить. Возможно, это плохие сравнения. Скажу так: хочу, чтобы его душа была разносторонней, чтобы содержала в себе столько черт и привлекательности, чтобы я за всю свою жизнь не сумела бы узнать и открыть их в нем. И я не думаю, что в своем желании я должна быть исключением. Мне кажется, что это присуще женщинам, всем женщинам… Та жадность, та неутолимая жажда наблюдать за многими, многими сокровищами, которых наш разум не охватывает и которые можно ценить и уважать… Потому что, только уважая, можно любить.
Белый пушистый снег покрыл улицы Варшавы и едва скрипел под ногами. Свет фонарей преломлялся в синеватых полосах тени. Деревья стояли в снежном оперенье, тихо, неподвижно, величественно.
– Это неправда, – произнес после долгого молчания Вильчур. – Когда-нибудь вы убедитесь, что это неправда.
– Я никогда этому не поверю, – убежденно запротестовала Люция, но он, казалось, не слышал ее слов и продолжал дальше.
– Это молодость диктует вам такие слова, молодость внушает эти мысли. У вас нет опыта. Любовь… Любовь послушна телу… Она послушна законам природы, а душа? Душа – это душа, ее место абстрактно, и этому никто не поможет.
В его голосе прозвучали ноты отчаяния, и Люция сказала:
– Я не убедилась в этом и думаю, что профессор весьма пессимистично смотрит на эти вещи.
– Потому что я убедился в этом, – ответил он, грустно улыбнувшись. – Может быть, когда-нибудь я расскажу вам эту историю, может быть, когда-нибудь, чтобы предостеречь вас. А сейчас вот мой дом. Спасибо вам за приятную прогулку и беседу. Вы очень добры, панна Люция.
Он поцеловал ей на прощанье руку. Снимая в передней шубу, он взглянул в зеркало и отметил, что не побрит.
– Юзеф, – обратился он к слуге, – напоминай мне, пожалуйста, ежедневно утром, что мне следует побриться.
– Каждый день все готово, – с обидой в голосе ответил слуга.
– Да, но я не всегда об этом помню…
