Так Бывает - Никтория Мазуровская
Неожиданно они столкнулись не с ее кошмарами и тараканами, а с его.
И говорили, обсуждали,– и сами, и с психотерапевтом,– но Дима, отчего-то считал, что Таня не должна видеть его в таком состоянии.
И запирался в кабинете, закрывался от нее на все замки и сидел там почти до утра. Думал, размышлял и предполагал…кто эта паскуда? А она, первое время, его ждала. Так и сидела в кресле, отгоняя от себя уже свои страхи и неуверенность. Пыталась с ним говорить, достучаться, но тщетно.
А потом пришлось уходить в спальню,– спина затекала, и было невыносимо больше сидеть,– утром на работу, ведь.
Дима приходил, тихо ложился рядом, прижимал к себе и дышал ее запахом, успокаивался. Правда, хватало ненадолго. Утром извинялся, говорил, что просто не хочет сорваться на ней и такого больше не будет.
Только все повторялось с завидной регулярностью.
– Есть хочу, – она не поверила его словам, ему бы сейчас спуститься в зал и поколотить грушу, но ее пугать не хочет.
– Иди ко мне, – протянула к нему свою руку, – Пожалуйста, иди ко мне.
Позволила маске слететь с лица и открылась ему, чтобы понял, наконец, как ей больно от его закрытости и отстранённости. Что сердце на миг перестает биться, и кровь в жилах стынет, а ладонь предательски начинает дрожать.
Но она ждет.
Открыла свою ладонь ему навстречу.
Правую руку, с кольцом на пальце, совсем простым золотым тонким ободком, но оно сверкнуло гранями из-за падающего света торшера, и Дима успел заметить, что у жены глаза полные слез и невысказанной боли за него, Диму, ее мужа, и рука едва заметно, но дрожит. Потому что, ей тоже страшно, и ее тоже вновь мучают сомнения и старые кошмары.
И этот ее жест его сломал,– всю его выдержку, стену и терпение.
Бог свидетель, он не хотел делать Тане больно, пытался защитить от себя же, потому что чувствовал бурю внутри, целый ураган, который не мог контролировать, и порой доставалось всем подчиненным, заслуженно или же не очень… не выдерживал, срывался. И единственные люди, которых он больше всего хотел защитить от своего гнева, страдали, оказывается.
Кирилл отдалился, но Дима все списывал на возраст: парень взрослеет, матереет, что ж ему как, мальчишке маленькому бегать за вечно занятым отцом? Нет. Вот и спустил на тормозах, только сейчас понял, как на самом деле ошибался.
И Таня.
Ей и так было нелегко.
Работа. Кирилл и первый курс, новые сложности и проблемы. Естественно она волновалась и переживала за сына, старалась найти новые точки соприкосновения между ними всеми, чтобы семья оставалась целой всегда, чтобы было единство даже тогда, когда Кирилл окончательно вырастет.
Все было сложно, и она держалась изо всех сил, потому что было ради кого и чего.
К Диме привыкала. Заново.
Себя перекраивала, боролась со страхами, сомнениями, кошмарами.
Она умела побеждать себя и, кажется, весь мир. И все ради него. Точнее, ради их общего будущего,– обязательно счастливого,– а он опять чуть было все не испортил.
Идиота кусок.
Она ему доверилась и открылась окончательно. Он это понял и ценил, дороже всего на свете, только, к хорошему быстро привыкаешь и, порой перестаешь ценить и обращать внимание на дорогих людей, считая, что все так, как и должно быть.
Происходит обесценивание чувств…
И сейчас, Таня сидела в своем любимом кресле, отбросив кашемировый плед и ждала, протянув к нему руку.
Правую, с кольцом.
Как бы говоря: «Я твоя жена и в горе, и в радости, всегда и во всем. Потому что люблю. А ты? Ты со мной только в радости? А горе разделить со мной не желаешь? Почему?»
Немой вопрос в зеленых глазах, полных слез и невысказанной боли. Не обиды. А именно боли.
Она делилась с ним всем. Радостью. Грустью. Нежность. Страстью. Страхом. Болью. Злостью. А он забыл! Забыл насколько это важно быть с ней во всем и всегда, потому что любовь стала восприниматься, как само собой разумеющееся.
Подошёл еще ближе.
Сжал аккуратно теплую ладошку.
И сел прямо на пол возле ее распроклятого любимого кресла.
Точнее встал на колени.
А ладонь, чтобы грела не только его холодную руку, но и душу, прижал к колючей щеке, потерся, впитывая нежное тепло дрожащих пальчиков.
– Простишь меня? – не поднимал на нее глаза, боялся увидеть в них… что? А черт его знает, просто боялся смотреть в колдовские глаза.
– Посмотри на меня! – не просьба, приказ. И он подчинился, поднял свое лицо и заглянул в мерцающие от мягкого света зеленые глаза.
Дима не увидел там отчуждения, обиды или злости. Он сам, только в миниатюре, отражался в колдовской зелени. А еще любовь, нежность. И она простила, потому что понимала его, как никто другой.
Облегченный выдох.
Если бы мог, он бы рухнул прямо сейчас к ее ногам, но он и так стоял на коленях. А силы вдруг покинули, напряжение схлынуло и не осталось сил даже, чтобы голову держать.
Склонился ниже и положил голову ей на колени, ему было не так уж и удобно, но чертовски приятно полулежать-полусидеть.
Таня гладила его волосы, тихо и нежно, перебирала тонкими пальцами пряди и, склонившись, обожгла горячим дыханием висок, выдохнула прямо в ухо:
– Ты дурак, Дмитрий Мелехов, какой же ты дурак. Только вот беда, люблю тебя!
А у него горло перехватило от ее слов и такого глухого полутона.
– Не плачь, пожалуйста, я от твоих слез с ума схожу! – сглотнув, прохрипел он, – Я тебя люблю больше жизни!
– Знаю! – она кивнула, хоть он этого не видел, но чувствовал, и чуть сильней дернула очередную прядку пальцами.
– Ай!
– Не смей больше так поступать со мной, Дима, понял! Никогда!
– Не буду! Честно, не буду! – залепетал, а губы сами расползались в проказливой улыбке, – Только волосы не дергай больше!
– Ты дурак?! – буркнула недовольно и опять специально дернула чуть сильней, не больно, но ощутимо.
– Дурак, – кивнул, соглашаясь, – Но любимый дурак, – весомо добавил и требовательно на нее взглянул, подняв голову, ожидая подтверждения.
– Да, чего не отнять – того не отнять. Пойдем спать? Я так устала.
И они пошли спать.
Точнее, Дима шел и нес свою любимую жену на руках, потому что действительно устала и засыпала на ходу.
Спали они теперь под одним одеялом. Всегда.
Потому что, теперь Таня чувствовала себя с ним рядом,
