Несчастные девочки попадают в Рай - Кэрри Прай
Я постоянно думаю о Саше. День и ночь. Как он поживает? Все ли у него хорошо? Увижу ли я его еще когда-нибудь? Посмотрю ли в эти бездонные глаза, снова задохнувшись от восхищения? Вспоминает ли он меня?
Мы через многое прошли. Многое пережили. Мне кажется, что это эта невидимая связь между нами останется навсегда. Такая токсичная, но все же крепкая связь.
Я никогда его не забуду.
Я почувствовала, как что-то горячее упало на мои колени. Это был не чай, который я пила, а снова эта надоедливая кровь пошла носом. Проклятье, я привыкла к издевкам Рыбина, привыкла к угрожающим запискам, привыкла к погоне, бессонным ночам и к ноющей боли в сердце, но к этой гадкому кровотечению — не могу. И хоть Пашка посоветовал мне заткнуть нос бирушами — я отказалась от его заманчивого предложения.
— Опять краны пооткрывала? — со смехом спросил Аркадий, входя в кухню и усаживаясь на против меня.
Господи, как же они с дедушкой похожи. Практически одно лицо. А когда Аркадий с удовольствие влез в дедушкину рубашку, то стал его близнецом.
— Типо того, — шмыгнула я и утерла нос тыльной стороной ладони.
Аркадий нахмурился.
Ну и словечки у вас: «Типо того», «Того типо», «Ширли-мырли», «Кочерга», «Лясем-трясем», «Лоботрясим». И это, как его… А, «Фугасе»!
Я прыснула от смеха.
— «Фигасе», а не «фугасе». Это Пашкино любимое слово.
— А мне какая разница? — отмахнулся Аркадий. — Фугасе тоже его любимое слово. Сегодня ночью он такое «фугасе» устроил, думал умру. Хоть противогаз надевай, — старичок смахнул смешливую слезу. — Кстати, где этот пердун?
Я пожала плечами.
— Не знаю. Девчонок клеит во дворе? — предположительно ответила я.
— Девчонок? — изумился Аркаша. — А клеевой карандаш у него уже вырос?
Мои щеки залились краской.
— Федор! — возмутилась я, а потом прикрыла рот ладонью. — Ой, простите, Аркадий, я не хотела.
Аркадий помолчал несколько секунд, а потом улыбнулся.
— Пустяки, дочка. Мне не совестно носить имя брата. Это гордость для меня. А ты перестань краснеть и извиняться. Уже взрослая барышня. Ни к чему эти стеснения. Когда там уже тебе восемнадцать?
— Через пару месяцев, — в уме посчитала я.
— Эх, мне не так мало лет, чтобы ждать два месяца, — Аркадий полез в карман, а потом положил на стол три ЖД билета. — Прости, старика, не удержался. Это твой подарок. Мы едем в Каменку.
Моя челюсть была готова отвалиться. Я не поверила собственным ушам.
— Как? Правда? Но куда мы поедим?
— В твой дом. Ты почти совершеннолетняя, а значит, он по праву принадлежит тебе. Надоело мне здесь, Златка. На свежий воздух хочу. Да и ты вечно хмуренная какая-то. Тем более Федор говорил, что у вас не рыба в речке, а речка в рыбе. Пора бы научится рыбачить. Ремонт сделаем, заживем по-человечески, — он запнулся. — Ну, если вы, конечно, с Пашкой не против вонючего старика…
Я молчала и лишь хлопала округленными глазами. А Аркадий расценил мою реакцию по-своему.
— … ах, ну да, о чем это я? Зачем вам старый вонючий ботинок в прихожей. Я здесь останусь, а вы поезжайте.
Из моих глаз покатились молчаливые слезы.
— Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь, знай это, — он потянулся к билету, посчитав его лишним.
— Дедушка! — взвизгнула я, и повисла на его шее. — Какой же ты дурачок! Ты нам нужен! Очень нужен! Господи, я так рада! Спасибо!
Аркадий явно не ожидал такого напора.
— Погодь, погодь, дочка… Ты же сейчас меня задушишь…
Я не обращала внимания на его речь, а только повторяла:
— Спасибо. Спасибо тебе. Спасибо за все…
* * *
И вот я снова здесь. В моем родимом месте.
Каменка, какая же ты красивая. Цветущие сады пошли тебе на пользу.
Грузовик остановил нас у нашего дома. Полуразрушенного дома, но даже таким он мне нравился. Это мой дом. Это наш дом. Только наш.
— Перед тем, как начать раскладываться, предлагаю вам устроить мне встречу с братом, — сказал Аркадий, осматривая округу. — Ну и лепота здесь!
— Ура! Мы пойдем на кладбище! — искренне возрадовался Пашка. — Я найду свои зубы! Зося, ты с нами?
Я замотала головой.
— Нет, вы идите, а я посторожу вещи.
Проводив глазами дедушку и Пашку, я вступила во двор. Трудно описать, что творилось в моей душе. Это невероятное чувство, окунающее тебя в детство, но только в счастливое детство…
Я смотрю на крыльцо и вижу себя, с аппетитом жующую вкусную корку хлеба и гладящую ногами Каштанку. Я прохожу к столику на улице и вспоминаю наши с дедушкой чаепития и армейские истории. Я провожу рукой по сетчатому забору, и вижу Пашу, который пытается украсть соседскую грушу. Я смотрю на окно второго этажа, и вспоминаю Семена, который лихо запрыгивал в него. Сажусь на густую траву, провожу рукой по пушистому ковру и хихикаю, вспомнив нелепый кувырок. Но, потом обжигаюсь — мои пальцы коснулись крапивы, которую когда-то с аппетитом жевала Нинка. И, наконец, я подхожу к дереву, на который был закинут мамин платок, касаюсь бугристого ствола, и воображаю надпись «С + Z».
По щеке скатывается слеза, но только это капля счастья, которая обещает стать целым морем.
В какой-то момент, в голове начинает играть знакомая мелодия:
Ты не пой соловей возле кельи моей,
И молитве моей не мешай соловей.
А потом я слышу возмужавший голос:
Я и сам много лет в этом мире страдал
Пережил много бед и отрады не знал.
Все настолько реально, что мне захотелось себя ущипнуть. Но вместо этого, я оборачиваюсь, подхожу к забору и теряю дар речи.
Просвисти нежно ей, как я болен душой,
Вспоминая о ней заливаюсь слезой.
Он так бережно перебирает струнами, словно не хочет навредит своей черной гитаре. Весьма необычно, для взрослого парня. Он увлечен игрой, но все же видит меня и медленно подходит к забору.
Я хочу спрятаться. Да, я определенно этого хочу. Черт, но ведь я совсем не умею этого делать… Он идет. Идет. Он уже совсем близко. Он рядом.
Сердце замирает, когда в меня вонзаются две льдинки. Две бездонные ловушки. Я продолжаю молчать и лишь изредка вдыхаю воздух.
Почему же он молчит? Почему?
Неожиданно, уголки его губ приподнимаются в игривой улыбке, и он спрашивает:
— Чего тебе?
….
Мне было семнадцать, и я стояла на пороге своего совершеннолетия. А еще я стояла на пороге новой жизни. Счастливой жизни. Она и
