Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга вторая
– Мерзавец!
– Мне было восемнадцать лет. Ей – на год или два меньше. Уверяю тебя, никто из нас не принял это близко к сердцу.
– Как же я тебя иногда ненавижу, – дрожащим голосом тихо проговорила Мерседес. – Так бы и убила тебя.
– Напомни мне, чтобы сегодня ночью я не поворачивался к тебе спиной. А то еще засадишь мне нож под ребра, – усмехнулся Джерард. – Неужели ты думала, что между мной и твоей матерью были какие-то нежные чувства?
– Мне казалось, вы испытывали хотя бы… взаимное влечение.
– Да она терпеть меня не могла.
– Потом да, я знаю. Но до этого…
– До этого ничего не было. Я встретил ее в поле, повалил, и мы разошлись в разные стороны. А потом появилась ты.
– Ты всех своих женщин насилуешь? – упавшим голосом спросила Мерседес. – Тебе это нравится?
– Только не надо хамить. – Большими пальцами Джерард вытер с ее щек слезы и наклонился, собираясь поцеловать.
– Не прикасайся ко мне. – Она отстранилась, а когда он попытался схватить ее за руки, стала отчаянно вырываться. – Не прикасайся ко мне!
Джерард с силой стиснул запястья Мерседес и, повернув ее лицом к себе, прошептал:
– Ты такая красивая.
– Я тебя ненавижу! – зло прошипела она.
Он засмеялся, обнажив ровный ряд белых зубов.
– Чепуха! Ты влюблена в меня с пятнадцати лет.
– Как ты можешь называть это любовью? – Она встала и подошла к камину. – Я знаю, что такое любовь. Любовь была у меня с Шоном. А это что-то совсем другое, что-то отвратительное…
Откинувшись на спинку кресла, Джерард со зловещим удовольствием в глазах наблюдал за ней.
– Не будь такой мелодраматичной, любовь моя. Лицо Мерседес было похоже на белую маску с темно-красными губами и горящими глазами – точь-в-точь как те, что были изображены на портрете, под которым она стояла.
– Зачем? Зачем тебе надо было делать это со мной?
– Ты так говоришь, будто ты здесь ни при чем.
– Я ни при чем, – взволнованно сказала она. – У меня не было выбора. Не было надежды…
Подавив зевок, Джерард взглянул на свои золотые часы.
– Давай не будем забывать, что я спас тебе жизнь, – лениво проговорил он. – Я вырвал тебя из лап солдат расстрельного взвода. От тебя остался один скелет. И я своими руками выходил тебя.
– Ты совратил меня, Джерард. Я еще не успела прийти в себя, когда ты меня изнасиловал. Так же, как изнасиловал мою мать. Я даже не могла сопротивляться. Ты что, думаешь, я тебя хотела? – В порыве отчаяния она ударила кулаком по каменной кладке камина. – Думаешь, я хотела стать любовницей собственного отца?
– Я смотрю на нас как на мужчину и женщину. А не как на отца и дочь.
– Но ведь ты действительно мой отец.
– В каком смысле? Только потому, что четверть века назад я трахнул одну из деревенских девчонок? Я не воспитывал тебя. Это делал сан-люкский кузнец. В истинном смысле этого слова он был твоим отцом. И он умер.
– Я всегда считала своим отцом тебя, – чуть слышно сказала Мерседес. – С того самого момента, как узнала правду.
Джерард встал и подошел к дорогому радиоприемнику в корпусе из орехового дерева, не спеша отыскал волну берлинского радио. Сладкий голос диктора представлял «блистательные страницы германской культуры» – скрипичный концерт Бетховена в исполнении оркестра Берлинской филармонии под руководством талантливого тридцатипятилетнего дирижера Герберта фон Караяна.
Из динамика полились величественные звуки вступления. Когда запела скрипка, Джерард подошел к Мерседес и взял ее за руки.
– Это евреи и христиане выдумали, что заниматься сексом неприлично и стыдно. Они отравили нашу жизнь своими запретами. Всяким идиотским бредом. Однако, когда мы занимаемся любовью, молния ведь не поражает наш дом. И черти на крыше не пляшут. Этим запретам нет ни логического, ни научного объяснения. К тому же, дорогая моя, как насчет твоих отношений с той монашкой? Не казались ли они тебе несколько странными?
– То было невинно. Это – нет! – Она повернулась к нему. – А что, если слуги узнают, что я твоя дочь?
– Не узнают. Если мы сами не будем дураками.
– А как подло выдавать меня за племянницу Марисы, – с презрением в голосе продолжала она. – Если бы они узнали правду… все эти люди, что собрались сегодня во дворце… что бы они сказали? Они бы пришли в бешенство.
– Пожалуй, они сожгли бы нас на костре, учитывая царящий здесь моральный климат, – охотно согласился Джерард. – Но они ничего не знают. И никто не знает. Теперь уже никто и не может знать. Все, кто мог, уже давно на том свете.
– Мне страшно хотелось все рассказать им сегодня. Хотелось крикнуть им. Что я твоя дочь. И твоя любовница.
– Ты бы только погубила нас обоих, – пожимая плечами, сказал Джерард. – И что в этом было бы хорошего?
– Может, тогда мы спасли бы свои души.
– У нас нет душ. – Он улыбнулся, глядя ей в глаза. – Мы святые, Мерче. Ты – моя богиня. А я – твой бог.
– Ты сумасшедший.
– Я? Пойдем-ка. – Он подвел ее к окну и раздернул в стороны тяжелые бархатные шторы. Дождь за окном безжалостно хлестал по Плаза-Майор. На площади не было ни души. Бронзовый король, сидя на своем бронзовом коне, невидящими глазами взирал на мерцающие в темноте огни Мадрида. – Видишь, где мы? – мягко произнес Джерард. – В самом сердце этого города. Мы самые могущественные и великие во всем Мадриде. Во всей Испании. Мы непобедимы. Мы все это держим в своих руках. Это все наше, любовь моя. Все! А весь остальной мир объят пламенем. Мы боги, Мерседес. Неужели ты сама этого не видишь?
Он крепко прижал ее к себе. Она в изнеможении безвольно повисла в его объятиях. В нем чувствовалась такая уверенность в своих действиях, такая властность. Его сила была огромна – и не только сила тела, но и сила духа. Он мог делать с ней все, что угодно, он подавлял ее волю, нисколько не сомневаясь в правоте своих поступков и оставаясь абсолютно безразличным к тому, что она чувствует или думает. Она являлась лишь центром его горения, его всепоглощающей страсти, оставаясь при этом совершенно беспомощной и безучастной. Ее сила была в пассивной способности пробуждать его желание.
Дыхание Джерарда участилось. Он подвел ее к дивану и опрокинул на спину. Мерседес почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы ее платья. Затем услышала, как он начал раздеваться сам.
Она обмякла, веки сделались тяжелыми, шея запрокинулась. Эти ощущения были ей знакомы. Беспомощность. Неизбежность. Она почувствовала тепло пылающего в камине огня на своем голом теле, почувствовала, как Джерард раздвигает ей ноги.
Потом он придавил ее всем своим весом и глубоко вошел в нее. Мерседес вскрикнула. Она уткнулась лицом в его грудь и до боли прикусила губу, чтобы не закричать во весь голос.
