Мери Каммингс - Наследница
Тед понимал, что надо бы перестать нести чепуху. Ну какое имеет значение, чего он тогда, в восемь лет, боялся! Но Рене смотрела с таким видом, будто ей это действительно было интересно, и даже гладила по голове — как маленького!
Еще не хватало, чтобы она его жалеть начала! Хватит того, что он сам раскис от жалости к себе — подумаешь, обидели дитятко! Тетя Жермен, конечно, стерва длинноносая — но сказала-то она правду, и обижаться тут нечего!
— ...Она мне такой шикарной показалась — как в кино, в шляпке и перчатках... и духами от нее пахло. Я сначала подумал, что она ошиблась, что это не моя тетя, а просто кого-то другого встречает и сейчас поймет, что я не тот, кто ей нужен...
Почему-то все его отношения с женщинами строились по одной и той же схеме и не предполагали особой близости.
И в программу развлечений никогда не входило лежать вот так, уткнувшись лицом в теплый живот, и изливать душу. Да и при чем тут душа? Развлеклись и хватит, хорошего понемножку!
А оказывается, это очень приятно — лежать так...
— ...Она меня на такси домой везла и всю дорогу за руку держала. А мне казалось, что все вокруг ненастоящее — со страху в животе бурчало, и я очень боялся, что она услышит...
(Господи, ну что он несет!!!)
Он никогда никому не был нужен, кроме тети — даже мать порой под горячую руку называла его обузой. Никогда и никому — кроме тети... и Рене. Да, конечно, никого более подходящего он найти не мог — только богачку, для которой связь с нищим ублюдком с непонятной наследственностью ничего, кроме неприятностей, не сулит — и которая упорно отказывается это понять. Смешно... с самого начала их отношения не вписывались ни в какие рамки — но им обоим казались совершенно естественными...
— ...Она в честь моего приезда сделала земляничный торт и мое имя сверху ягодками выложила. Ты знаешь, это в первый раз в жизни кто-то специально для меня сделал торт!..
Ну давай, расскажи еще, как ты обожрался этим тортом — самое милое дело!
Хотя странно: говорил Тед совсем не о том, что произошло сегодня, и не о том, что мучило его все это время, но почему-то казалось, что сейчас он выговорится — и станет легче. И он сам, наконец, поймет, зачем все это рассказывает.
— ...Знаешь, она никогда в жизни меня ублюдком не назвала... бывало, ссорились, и хулиганом я был жутким — и никогда...
В эту ночь Тед долго не спал. Впервые за последнее время ему не удавалось прогнать от себя мысль «А что будет дальше?»
Он бы с удовольствием сейчас закурил, но не хотелось тревожить уютно приткнувшуюся к нему Рене. Да и вообще он старался не курить в постели — какой женщине охота дышать табачищем?!
Хотя она не возражала... она никогда не возражала ни против чего. И эти слова — «мне ты нравишься в любом виде» — это не просто слова, так оно и есть.
И едва ли она сможет понять то, что не дает ему покоя — чем дальше, тем больше — наверняка скажет: «Но, Теди — это всего лишь деньги!..» По ее мнению, вполне естественно, если он будет пользоваться ее счетом и покупать все, что заблагорассудится, а начать объяснять, что он не хочет чувствовать себя альфонсом — обидится! И так смотрит непонимающе и огорченно, когда он отказывается от любых подарков, кроме совсем уж мелочей, вроде кружки со знаком зодиака да тапок взамен изодранных Дезире.
А деньги-то действительно кончаются... Скоро даже на сигареты придется брать у нее! Пока что он по крайней мере в ресторане расплачивается сам... хотя для Рене это не имеет никакого значения. «Но, Теди — это всего лишь деньги!»
И тут еще эта тетя Жермен! Может, старуха и дура — потому что сказала вслух. Но другие-то думают точно так же, хоть и молчат...
Вот и получается, что нужно или принять все, что дарит ему судьба — ценой собственной гордости и уважения к самому себе — или... Или не принять. А значит — расстаться с Рене, ведь нельзя заставлять ее выбирать между той жизнью, к которой она привыкла — и человеком без денег, без перспектив, и даже... без маникюра. Смешнее всего, что возможно... даже наверняка она бы выбрала его — и лишь через какое-то время поняла бы, что сделала глупость.
Но как он сможет жить без нее?!
Эта мысль — страшная, кощунственная! — заставила его вздрогнуть. Это же все равно, что отрезать часть себя — руку, или ногу... или душу...
Она проснулась — Тед почувствовал это сразу. На миг испугалась, замерла, прислушиваясь... И испуг он тоже почувствовал, хотя было совершенно темно. Чуть прижал — легонько, чтобы поняла, что он рядом, дохнул теплом в макушку и шепнул:
— Спи, солнышко...
Рене шевельнулась, расслабляясь. Спросила — тоже шепотом:
— Ты не спишь?
— Не-а...
— А чего?
— Не знаю...
Похватал губами теплую ладошку, коснувшуюся до его лица. Рене окончательно проснулась и пристроилась на плече.
— Ты темноты боишься?
— Нет.
— А я раньше боялась... когда маленькая была.
«Ты и сейчас боишься, только не говоришь — я-то уж знаю!..»
— Может, нам с тобой ночник купить?
Почему-то в этом доме не было ночников... Интересно, почему? Может, «у них» не принято?
— Ой, давай!
Обрадовалась, что можно будет купить что-то, что он захотел. Улыбается — даже плечом почувствовать можно, и завтра, небось, потащит его в магазин — выбирать!
Тед повернулся, погладил по худенькой спинке, вдохнул нежный, едва уловимый запах цветов и зажмурился, боясь расплескать вдруг наполнившее его ощущение счастья. И все, что билось в голове, не давая покоя, вновь показалось глупым и несущественным.
...Руку... или ногу... или душу...
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Как-то за завтраком Рене сказала:
— Пожалуй, мне уже пора начинать работать.
Как выяснилось, сказано это было вполне всерьез. Ежедневные телефонные беседы с Ренфро и присылаемые им на дом документы дали свои плоды — она более-менее вошла в курс дела. Да и заново отделанный кабинет президента фирмы был готов к приему новой хозяйки.
И, как водится с понедельника, мадемуазель Перро приступила к работе. В первый день она вернулась домой к обеду, страшно довольная и переполненная впечатлениями — а потом втянулась и стала целыми днями пропадать в офисе: уезжала часам к восьми и возвращалась, когда уже темнело.
Иногда Тед брал машину и ездил по городу, но одному было скучно, да и непривычно без всякой цели болтаться по улицам.
А в основном он просто сидел в доме. Спускался в библиотеку, проходил в оранжерею, где можно было часами наблюдать за рыбками, по два-три раза в день гулял с собаками. Ближе к вечеру возвращался в «их» комнату, читал, смотрел телевизор и все время прислушивался: не раздастся ли за окном шум мотора?
