Зеленое солнце - Марина Светлая
Еще был Тюдор, прирученный хищник.
И был Бажан.
Единственное, что вспоминалось с теплом. Но разве этого достаточно?
Разве этого достаточно, чтобы быть готовым отпустить Милану и жить, как жилось до нее?
Нет, Назар уже сейчас достаточно ясно представлял себе, как можно обойтись без всего того, к чему он привык, и совсем не хотел думать о том, как это — не видеть ее рядом каждый день.
А теперь, если еще и добавится Анькина беременность в эту кучу, и Милана об этом узнает, то она и конца августа не дождется, придумает способ уехать сразу. Это душило его, лишало воздуха. Заставляло мышцы спазматически сокращаться, как если бы он не выдержал и выжал из себя слезы. Потому что чувствовал себя почти так, как когда сбросил отца с крыльца.
В тот день он свалил на клондайк и проторчал там под завязку. Заставил себя подрагивающими пальцами набрать сообщение Милане, чтобы сегодня его в бабыной хате не ждала — у него попросту не было сил изображать, будто бы ничего не случилось, и потому пришлось выкручиваться и придумывать себе занятия, а заняться ему было чем. До глубокой ночи на новой копальне ковырялся в жиже. Разрабатывали пласт с мужиками, рыли канавы, устанавливали оборудование. И там можно было ни о чем не думать, чтобы уже потом, выбравшись в вечерних сумерках с пятака, обмывшись в реке и отъехав еще глубже в лес, рухнуть на траву и лежать на ней долго-долго, глядя на то, как кроны смыкаются ажурным сводом, а в мелких хаотичных промежутках — догорает небо. Тогда же он и принял решение. Да, именно тогда, не позже и не раньше. На траве как-то легче думалось, словно бы голова прочистилась, словно ушла из нее вся дрянь, которую утром в нее вложили.
Анька была до. Милане он не изменял. Он с самого начала хотел быть с Миланой, а Аня — была случайностью и была — до. Да и не было ее, если хорошо подумать! А значит, если это правильно объяснить, то панночка его должна понять, она единственная, кто все про него понимала, даже лучше, чем он сам. Значит, он сможет, получится у него. Главное, показать, что она ему нужна. Она, а не кто-то другой, навсегда, на всю жизнь. И сделать это надо до того, как разнесут по всему городу, иначе получится, что он все-таки изменил.
Вернулся Назар почти к полуночи, некоторое время топтался по двору, думая, сунуться к Миланке или нет. А потом ушел к себе — в ее комнате свет не горел. Попробовал ей написать, но, видимо, она и правда уже заснула, ответа на свое сообщение он так и не получил. Ему же не спалось совсем, так и проворочался с боку на бок почти до будильника, лишь за час до него провалившись в какую-то бездонную пропасть, в которой нельзя было ни за что ухватиться, только падал и падал, все больше отдаляясь от неба, пока яркий синий кругляш перед глазами не превратился в крохотную точку. А проснулся от звукового сигнала телефона, весь в поту и при этом страшно замерзший.
Вспомнил, что накануне так и не вымылся по-человечески, потому поперся в душ в четвертом часу утра. Ополоснулся, вышел во двор. Нарвал цветов на клумбе и, стараясь не издавать посторонних звуков, взобрался на Миланкин балкон. Дверь была приоткрыта, и он вошел в комнату, в которой она спала сном младенца и еще даже не догадывалась, как сильно его скрутило. Назар тихо-тихо положил цветы на соседнюю от нее подушку и присел на корточки возле ее лица. Смотрел на него, очень долго, ему казалось, что целую вечность. Ласкал взглядом тонкий, красивый, немного похожий на лисий, профиль — с чуть вздернутым носиком и капризными губами. Но для него — они были идеальны. Он в жизни не видел красивее зрелища, чем тут, в рассеивающемся полумраке — ее лицо. Хотелось дотронуться. Хотелось поцеловать. Но вот будить свою Миланку он не решился. Пусть спит, пусть смотрит в своих снах что-то хорошее.
А потом, с трудом отлепившись, он вышел из комнаты и спустился вниз по дереву.
Снова начинался день. Только этот день он встречал в твердой уверенности, что сегодня ему наконец есть, что ей говорить. И что ей предлагать.
Отработал наскоро. Из-за того, что вчера пахал до посинения, сегодня можно было свалить пораньше. И освободившись, рванул в городок, по пути заехав в универмаг, а оттуда — за Миланой, чтобы увезти ее в бабкину хату. У них впереди был целый день. До самого вечера. Побыть друг возле друга, забывая, что за калиткой — мир и все остальные люди, считавшие, что имеют право их трогать, ведь у каждого из них — свои собственные причины, почему Назар не должен любить Милану. И почему Милана не может любить Назара.
Здесь все их аргументы уже не имели значения. Здесь были речка, садик, пружинящая кровать, вкусные пироги, которые передала Марья. И Миланка. Веселая, ни о чем не подозревающая, резвящаяся в небольшой, но уютной комнатке под его внимательным взглядом.
Обжившись за несколько недель, которые они провели в старой хате бабы Мотри, она, привычно облаченная в футболку Назара, с хозяйским видом копошилась в небольшой скрыне, обнаруженной ею накануне на чердаке. На лавке рядом с ней уже лежала домотканая скатерть с ручной вышивкой, несколько выцветших разноцветных лент, когда она неожиданно выудила на свет бусы. На несколько нитей разной длины были нанизаны яркие разноцветные бусины, напоминавшие елочные украшения. Словно стеклянная гирлянда из бабушкиного сундука, но ведь точно бусы!
Некоторое время она внимательно разглядывала их, подставляя под лучи солнца, заглядывающего в окошко, а потом шустро надела на шею и подбежала к старому, мутному зеркалу, теперь уже разглядывая себя.
— Прикольные какие! — выдала она, вертясь в разные стороны. — Никогда раньше таких не видела.
Назар приподнялся на подушках, на которых устроился, будто бы падишах, и улыбнулся ей так широко, что она даже заподозрить никак не могла, как в эти
