Збигнев Ненацкий - Соблазнитель
В позитивизме главный герой – циклотимик с эмоциональной синтонностью и экстраверсией, то есть человек конструктивный, позитивно относящийся к миру, открытый для других людей, готовый все строить от основания, солидно и научно. Но чтобы случилось, если бы в эпоху террора циклотимиков появился человек – реликт прежней эпохи? В результате этого родился бы именно Вокульский – говоря научным языком, циклотимик превратился бы в циклофреника. Это был бы человек, который сегодня – прекрасно все просчитывающий и наживающий целое состояние купец, а завтра – странный тип, через подставных людей завышающий цену дома, который сам же собирается купить, безумно влюбленный и совершающий романтическое самоубийство. Циклофрения – это «модные спазмы» польской разновидности позитивизма.
Можно в Вокульском видеть личность, разрывающуюся между романтизмом и позитивизмом. Но также можно разглядеть в нем личность типологически смешанную, которая не хочет подчиниться террору циклотимиков, так же как не хотел подчиниться ему Прус, который, хотя и принимал идеалы позитивизма, однако отдавал отчет в том, что они не полностью объясняют мир, а у предыдущих эпох тоже были свои ценности. Болеслав Прус не дал себя полностью затерроризировать тогдашней моде, как это случилось с Ожешко, Асныком[83] или Балуцким[84], поскольку он, очевидно, был не только более талантливым, но и более мудрым писателем.
Я написал эти несколько длинноватые рассуждения, чтобы наглядно показать, что и сегодня мы находимся под чьим-то террором – а именно под террором шизофреников, с их аутизмом, бредом отношения и аффективной тупостью. История литературы учит, что остались в памяти лишь те писатели, которые не полностью поддались «модным спазмам», те, о которых говорили, что они «не поспевают», хотя на самом деле они «опередили время» и вполне были поняты людьми из следующих эпох. Характерен здесь пример Болеслава Пруса. Могу привести фамилию еще одного писателя, наименее «романтичного» из романтиков – Циприана Камиля Норвида[85]. Это не Словацкий, великий «модник», а именно Норвид очень нужен в наше время.
Что произойдет, если шизофреники сойдут с исторической арены? Что случится с книгами, которые представляют абсолютно одиноких, отчужденных, диссоциированных людей, когда снова модной станет эмоциональная синтонность, или общность человека с миром и другими людьми? Разве мы не видим, что читатель уже избегает книг с шизофреническим героем, жаждет «Love story», грустит по прошлому? Не является ли мода «ретро» своего рода бунтом против тирании шизофреников, героев с раздвоенной психикой? Не наступит ли вместе с политической и экономической стабилизацией тоска по стабилизации эмоциональной – по этой, повторяю, синтонности?
Я медленно листаю уже пожелтевшие страницы книги профессора Борнштайна. Замечаю в ней много ошибок, но одновременно меня иногда восхищает свежесть наблюдений. И я все время самому себе задаю вопрос: как дошло до того, что идеалы философии, проповедовавшей внутреннюю эмиграцию, то, что Жаккар в своей последней книге называет «внутренней ссылкой» – крайний аутизм, изолированность, страх перед жизнью, «аутсайдерство» – идеалы, неприемлемые как для римского сенатора, так и римского раба, для средневекового отшельника или аскета, для человека Ренессанса или барокко, не говоря уже о человеке позитивизма, – могли почти без всяких возражений быть приняты людьми сороковых годов двадцатого века и доминировать до сегодняшнего дня? Ведь лозунги экзистенциализма появились значительно раньше, но не вызывали почти никакого интереса. Это лишь взрыв философии экзистенциализма, который произошел сразу же после окончания Второй мировой войны, открыл своих «святых» и нашел для них последователей, с каждым годом расширяя их круг.
Если бы врачу задали вопрос: «Заразна ли шизофрения?» – он бы только посмеялся. Нет, психическую болезнь не разносят бактерии – так, как туберкулез или тиф. Но если бы его спросить, не разносят ли ее вирусы, – он уже не смеялся бы так громко, потому что существует теория о вирусных причинах шизофрении, хотя никому не удалось обнаружить такой вирус. Дело в том, что мы вообще не знаем, что такое шизофрения, а некоторые сомневаются, следует ли это вообще называть нозологической единицей[86].
Возможно, это просто комплекс симптомов, возникающий в результате аккумуляции отдельных психических травм. По мнению других, при шизофрении все же происходят структурные изменения, хотя и неуловимые для современных научных приборов. Эти изменения должны появляться в нервных клетках мозга на молекулярном уровне.
Если бы я хотел, используя прекрасную книгу Станислава Словика «Биологические основы психиатрии», выписать все гипотезы, связанные как с самой шизофренией, так и с ее источниками, это заняло бы у меня две страницы на машинке – поэтому нет смысла их здесь приводить. Но одно не подлежит сомнению – подоплекой этого явления является ослабление инстинкта, который Румке называет «инстинктом сближения». Отсюда именно аутизм является таким важным фактором, отличающим эту болезнь.
Шизофренией нельзя «заразиться». Но существует вероятность, что в определенной ограниченной степени можно «внести ее инфекцию», когда нормальный, психически здоровый человек перенимает образ видения и ощущения мира, навязанный шизофреником.
Я не хотел бы здесь читать лекцию об очень запутанных и не всегда поддающихся проверке принципах генетики. Лишь упомяну, что например, по мнению Кальмана, рядом с главным репрессивным геном, ведущим к шизофрении, вероятно, существует «полигеничная» система защиты, которая не позволяет появиться в фенотипе шизофреническому гену. Но что будет, если в результате постоянного психического стресса через литературу и искусство эта система защиты перестанет действовать?
Но тут необходимо сделать серьезную оговорку. Так вот, это не Камю, Джойс, Кафка, Шульц или Бекетт создают опасность того, что Борнштайн назвал «шизофренизацией». Великие писатели имеют ту особенность, что глубоко и очень последовательно исследуют человеческую психику. Поэтому патология их героев понятна даже неспециалисту. Кого в эпоху непрерывного потребления может взволновать позиция судьи – кающегося грешника, который отказывается от благосостояния и стабильности ради комнаты без мебели и кастрюль, не бреется, не моется, царапает лицо ногтями? В крайнем случае в нем что-то для себя может найти какой-нибудь бунтарь, но, как мы многократно убеждались, из этой «болезни» вырастают: так велика и привлекательна сила благосостояния и комфорта. Зло рождается тогда, когда появляются малоталантливые подражатели, которые идеей великих художников снимают только «сливки». Это они рождают полу– и четвертьшизофреников. Патологические подходы и галлюцинаторное видение мира они втискивают в тела элегантно одетых людей, ведущих самый обычный образ жизни. Они создают «симулянтов», прикидывающихся одновременно людьми нормальными и сумасшедшими. Они совершают страшный обман, не понимая, что нельзя чувствовать и видеть мир как Кламанс, одновременно не пытаясь жить, как он. Они внушают людям, что можно иметь любящую семью, пользоваться всеобщим уважением, продвигаться по служебной лестнице и в то же время быть человеком, живущим только «для себя». Ибо жизнь «для себя», аутизм и аффективная тупость неминуемо ведут к общественной деградации, к падению, к гильотине – как это случилось с героем Камю. Человек, который хотел бы последовательно претворить в жизнь философию экзистенциализма, немедленно оказался бы на обочине любого общества, закончил бы свою жизнь либо в тюрьме, либо в больничном изоляторе.
