Август, воскресенье, вечер - Тори Ру
Предложение Серафима определенно не вызывает в нем восторга, но он, словно включившись, встает, вразвалочку выходит к доске и забирает у препода свое сочинение. Я вижу его в полный рост — высокого, в идеально сидящем костюме, — и в замешательстве вцепляюсь в край столешницы. Если в парня можно влюбиться повторно, значит, я только что это проделала.
— Хорошо, — сдается Ваня, и его приятный голос наносит по моему самообладанию еще один чувствительный удар. — Мой текст называется «Август. Воскресенье. Вечер».
Я замираю, перестаю дышать и уже наперед знаю, что именно сейчас он ответит на все, что изводит и гложет. Где он был?.. Почему не выходил на связь? Есть ли у нас хоть какое-то будущее?..
— Я провел это лето на другой планете, — в звенящей тишине читает Ваня. — Под неоновым небом, изменяющим сознание и привычный ход мыслей. Под синими звездами, которые взрывались над головой, как фейерверки.
Там росли столетние мачтовые сосны, бушевали страшные ураганы, и по утрам обалденно пахло озоном. Там не двигались стрелки часов, проявлялись суперспособности, заложенные в значении имени, а чудеса случались наяву и на каждом шагу. Там был поезд, который никуда не ехал, и глубокое море, вынырнув из которого, ты становился другим человеком. Там была волшебная поляна, где сбывались любые мечты, и бескрайние поля ромашек, где никто не мог тебя найти. Там жила сильная и смелая королева эльфов, и ее короной был венок из все тех же ромашек. Она умела повелевать цветами, моими мыслями, настроением и поступками. И я ее очень любил.
— Как красиво. Иносказательно… — ахают девчонки, и парни уязвленно их перебивают:
— Вы поете так, потому что у него смазливая внешка, и в его исполнении прокатит любой бред!
Мое нутро раздирает от шквала эмоций, в груди невыносимо печет, мучительный спазм сковывает горло. Ваня старательно игнорит меня, потому что ему не все равно. Ему все еще больно. Но он помнит меня, видит насквозь и чувствует кожей.
Он написал эти строчки вчера, явно не рассчитывая, что когда-нибудь я смогу их услышать, и теперь, выворачиваясь перед всеми наизнанку, окончательно «сыплется»:
— А потом ей срочно понадобилось, чтобы я отвалил. Вернулся в свои руины и жил как раньше. Она сказала, что ее любовь до гроба была всего лишь дешевой разводкой. Окей, я сделал так, как ей было нужно. Но проблема в том, что душой и мыслями я все еще там. С ней, — он комкает листок, картинно раскланивается и отдает его Серафиму, а мои пылающие щеки заливают потоки горячих слез.
— Волков, а где ты на был самом деле? В дурке? — язвительно блеет тщедушный ботаник в очках, и Ваня пожимает плечами:
— В закрытом лагере для несовершеннолетних правонарушителей, меня там хорошо знают. Достал маму ежедневными пьянками и попытками уехать обратно, и она не выдержала, — он поднимает глаза, смотрит прямо на меня и, прибивая все той же безысходной, неизбывной болью, с кривой усмешкой выдает: — Я не осуждаю тех, кто любой ценой решил от меня отделаться. Я и сам себя временами боюсь. Но, если мне не снится то, что я вижу сейчас, мне очень нужно услышать причину. Почему⁈ Мне нужно услышать хоть что-то!
Серафим растерянно топчется возле учительского стола, просекает, что ненароком зашел на запретную территорию и ласково просит Волкова вернуться на место. Тот послушно уходит, садится на свой стул, закрывается от любопытных взглядов ладонями и ожесточенно трет виски.
— Серафим Юрьевич! — Я поднимаю руку. — Я пропустила вчерашний урок. Могу я ответить устно?
Быстро стираю пальцами слезы, пошатываясь от подступающего обморока, шагаю между рядами и вновь предстаю перед взбудораженной аудиторией. Но обращаться я буду не к ней.
— Это было в августе… — хриплю, откашливаюсь, задыхаюсь, но отважно продолжаю: — Воскресным вечером, на закате. Точнее, это был конец апреля и утро понедельника, но мне казалось тогда, что моя жизнь катится к закату. В моем скучном, душном, замкнутом мире появился странный пришелец. Эльф? Я так и не успела определить его расу. Мы вместе сражались со злом и плели венки из ромашек. Он поклялся никогда меня не забывать, а я попросила всегда мне верить. Но однажды я причинила ему боль. Я его сломала. Он уехал, а я… едва не тронулась умом. Мне стоило нечеловеческих усилий оказаться на его каменной планете, и предстоит пережить еще множество испытаний. Потому что я одна. И очень хочу, чтобы он меня простил и заново научился мне доверять… — Ваня хмуро и пристально вглядывается в мое лицо; он только что дал мне запредельную искренность, и срочно нуждается в моей. И меня прорывает: — Рюмин, эта сволочь, угрожал написать заявление, и я должна была сделать так, чтобы ты уехал, Вань. Но теперь я здесь, и я ни черта не боюсь! — на его щеках вспыхивают красные пятна, пальцы сжимаются в кулаки, губа дергается. А подо мной разверзается земля.
— Вы обдолбались? Ходорова, что за бездарный фанфик? — со всех сторон нарастает улюлюканье и смех, и я выбегаю из класса.
За спиной, сквозь слои тумана и ваты, слышатся грохот стула и голоса:
— Волков, ты куда?
— Ты ее знаешь?
— Это моя девчонка.
Хлопает дверь, приближаются шаги, Ваня ловит меня за запястье, рывком разворачивает к себе и обнимает. Хорошо знакомая, мощная, нездешняя, пульсирующая сила закручивается вихрем и подбрасывает нас высоко над полом. От Вани исходит родное тепло, его сердце громко и размеренно колотится в груди.
Теперь мы оба — без пяти минут взрослые, наши планы зависят от нас, и будущее лишь в наших руках. Надо только заново поверить в чудеса.
— Пожалуйста, прости! Ты — огромная часть меня, — умоляю я еле слышно, прирастая к нему всем телом. — Но я не знаю, сможешь ли ты найти для меня хоть какие-нибудь слова!
— У меня для тебя столько слов… — он дрожит,
