Любовный эксперимент по-американски (СИ) - Елена Армас
— Я…
Ты мне нужна. Нужна больше всего на свете…
— Я не могу.
Не могу тебя обманывать, не позволю тебе разрушить прежнюю жизнь ради пустого места. Меня в Испании ничего не ждет…
Горло сжало тревогой и страхом; я промолчал. Объяснение так и не состоялось.
Одинокая слезинка прокатилась по ее щеке, и во мне в ту секунду что-то умерло. Свет померк, осталась кромешная тьма.
Я нашел в себе силы шагнуть вперед, хотел попросить Рози не плакать, однако она остановила меня, вытянув руку.
— Я отдавала себе отчет в своих поступках. Целых семь дней купалась в счастье — пусть это и была последняя наша неделя. Ни о чем не жалею, Лукас Мартин. И о том, что примчалась в аэропорт — тоже. — Она медленно опустила руку и положила ладонь на сердце. — Просто хочу, чтобы ты испытывал во мне потребность — такую же, какую познала я.
Я нуждался в Рози. Желал ее каждой клеточкой своего тела, каждым нервным окончанием. Не было ни одного местечка в теле и мозгу, которые не испытывали бы в ней потребности.
— Хорошего полета, Лукас, — прошептала она.
Повернулась к нам спиной. Я застыл на месте, не обращая внимания на скулеж Тако, подталкивавшего меня носом. Так и стоял, разевая рот, как рыба на песке. Смотрел, как она уходит в моей куртке.
Глава тридцатая. Рози
Я сидела, тупо уставившись в стену гостевой спальни отцовского домика.
Вздохнула, ощутив, что вновь подкатывают рыдания, однако слезы, похоже, кончились.
Резервуар иссяк; ничего удивительного — сколько можно плакать… Надо сказать, что по дороге из аэропорта я сдерживалась. Ни одной слезинки не пролила и в поезде на Филадельфию, даже когда обнаружила у себя на плечах пропитанную запахом Лукаса кожаную куртку.
Глаза защипало только на крыльце папиного дома. Потом отец открыл дверь, и выдержка мне изменила.
Он привлек меня к груди, как делал много-много раз в детстве, и я долго плакала в его объятиях.
Сама не понимаю, почему поехала к папе. Став взрослой, ни разу не искала у него утешения. Ведь всякое бывало: меня бросали, случался разлад в отношениях — и я всегда звонила Лине, съедала контейнер мороженого, пару дней жалела себя, а потом двигалась дальше.
Однако сегодня все было иначе. Меня словно разобрали на части, перемешали их и выкинули в мусорный ящик. Обратно уже не соберешь.
Часами изучая трещину в стене, поняла: никогда еще до прощальной сцены в аэропорту мое сердце и близко не бывало разбито.
А в этот раз оно раскололось.
Наверное, поэтому я и отправилась к отцу. Только он и мог меня спасти — первый раз за долгие годы возникла такая потребность.
Выплакавшись, я открыла душу. Рассказала папе и Олли обо всем, что держала в тайне — о первой книге, о новой работе, о том, какой счастливой и цельной себя чувствовала. Поведала об увольнении, призналась: скрывала, лгала — настолько было страшно и тревожно, ведь всю жизнь поставила на кон. Боялась — не поймут, как важно для меня следовать мечте.
Они слушали и не сердились. В глубине души, куда не смогли пробраться страх и неуверенность, всегда знала: папе можно довериться.
— Горошинка, — вздохнул отец, — с чего ты взяла, что нужно хранить от меня в секрете такое решение?
— Опасалась тебя разочаровать, — всхлипнула я. — Думала, ты за меня испугаешься, а мне и без того было страшно. Не хотела услышать: «Это большая ошибка, Рози». Сомневалась, что ты поймешь — а уж осудишь наверняка. В общем, сама не знаю.
— Разумеется, я за тебя боюсь, — ответил отец. — И всегда буду бояться, но ведь это свойство родительской любви. Ты желаешь своему ребенку благополучия, хочешь, чтобы он добился успеха, реализовал мечты — и в то же время стремишься его защитить, смягчить любой удар судьбы. Однако я ни в коем случае в тебе не разочаровался бы. — Он помолчал, потом добавил: — Так или иначе, попытался бы понять, Горошинка.
Я крепко его обняла.
— Ты ведь никогда не увлекался любовными романами.
— Всегда приходится что-то делать в первый раз. Да и какая разница, что о подобном жанре думает старик вроде меня? Или все остальные-прочие… — Отец вздохнул. — Напрасно ты меня опасалась.
Он был прав.
И от Лукаса мне не следовало скрывать любовь, пусть мое признание ничего между нами и не изменило бы.
Жизнь слишком коротка для того, чтобы таить секреты и настоящие чувства — даже если думаешь, что тем самым оберегаешь любимого или защищаешь собственные интересы. Отказавшись от честности, теряешь часть себя.
Лишь теперь я поняла, насколько большую часть.
— А что касается этого мальчика… — пожал плечами отец, напомнив мне о временах, когда все было просто и ясно.
О временах, когда я была Горошинкой, а папа мог заставить меня забыть о любом горе, приготовив на ужин сладкие вафли.
Только я уже не ребенок, а Лукас — не мальчик из параллельного класса, имя которого встречалось на страницах моего девчачьего дневника.
Лукас — мужчина, в которого я влюбилась без памяти. Мужчина, за которым помчалась в аэропорт, воображая себя героиней собственного романа. Только в этой книге он взял и улетел, оставив меня с разбитым сердцем.
В дверь постучали, и я испуганно вскинула голову.
— Рози, милая! — воскликнула Лина.
Ну кто еще может смотреть в глаза с такой тревогой и заботой, если не лучшая подруга? Ее взгляд ясно говорил: Лина готова убить любого моего обидчика, но может и настучать по голове, если сделаю нечто несусветное.
— Мне позвонил твой папа. Черт, он не обманывал: ты и вправду выглядишь хуже некуда.
Уж не знаю, в чем было дело — то ли в ее взгляде, то ли в том, что мне как никогда требовалась поддержка подруги, а я, дура, отдалилась от нее из-за своей собственной глупости. Словом, я снова разрыдалась.
Лина бросилась ко мне и крепко обняла. Терпеливо ждала, пока я успокоюсь — как папа несколько часов назад, и все же ее объятия ощущались несколько по-другому. В конце концов — самая близкая подружка, понимающая меня лучше всех.
Когда резервуар иссяк снова, мы легли на кровать лицом друг к другу, и я рассказала ей все без утайки. Давно надо было признаться — в тот самый день, когда сообразила, что втюрилась в ее двоюродного брата. Выслушав меня, подруга долго и сочувственно молчала.
— Мне так стыдно, Лина… —
