Многогранники - Способина Наталья "Ledi Fiona"

Роман занес заявление в ректорат и отправился домой. Он планировал переодеться и погулять напоследок по Москве, купить сувениры Стиву и ребятам, подарок деду. Но к нему пришла Маша.

У Романа было несколько секунд на принятие решения, и он его принял: взвешенно, без эмоций. Раз достоверно изобразить незаинтересованность не получилось, он поступит иначе. Это ведь во благо. Правда, от того, что он собирался сделать, его ощутимо потряхивало, но это ерунда. Он справится. Обязательно. Волков ему за это еще спасибо скажет. В каком-то другом, идеальном, мире.

Свой план Роман решил осуществлять постепенно. Сначала продемонстрировал недовольство по поводу Машиного прихода. Она явно смутилась, но уходить не спешила. А ведь как все было бы просто, уйди она сразу. Затем начались расспросы, и Роману пришлось рассказывать об особенностях жизни детей в Лондоне. Все это время он про себя молил ее уйти, но она вместо этого стала выпытывать о причинах его отъезда.

А потом Маша неожиданно взяла его за руку, и Роману пришлось убрать руку со стола, а после и вовсе сбежать на кухню под предлогом налить чаю, потому что ему нужно было собраться с силами. Вдруг оказалось, что быть подонком не так-то просто.

Когда Маша подошла к нему со спины и коснулась его кулака, Роман едва не опрокинул на пол чайник с кипятком. Он еще не был готов, но Маша-то об этом не знала и своими действиями невольно форсировала события, особенно когда прижалась щекой к его спине.

Роман на автомате что-то говорил, а сам убеждал себя в том, что вот сейчас он все сделает как надо. Соберется и сделает.

Нанести осознанный удар, глядя человеку в глаза, было не просто сложно, это ощущалось физически больно. Роман мысленно проклинал отца, который с детства вбивал ему в голову нормы морали и правила поведения с девушками. В итоге Роман смалодушничал — предупредил Машу о поцелуе. В его идеальном мире после этих слов она должна была отшатнуться, броситься к выходу, как тогда в каюте, но она усмехнулась и качнулась в его сторону. Роман, запретив себе рефлексию, шагнул вперед и поцеловал ее в губы.

В этот момент он понял, что его план обречен на провал, потому что поцеловать любимую девушку так, чтобы ей не понравилось, чтобы, более того, она испугалась и возненавидела тебя, оказалось непосильной задачей. Во-первых, потому что в момент, когда ее губы приоткрылись навстречу, Роман окончательно смирился с тем, от чего бегал многие месяцы: он влюблен, и спорить с этим бесполезно; а во-вторых, стоило Маше ответить на поцелуй, как он понял, что не сможет сделать ей больно. В теории все было легко. Он понимал, что, если сейчас рассмеется, скажет гадость, пошутит на тему ее неверности Волкову, она его возненавидит, потому что прекрасно осознавал, чего стоило честной, справедливой Маше прийти сюда, зная, что Димке будет больно. Но на практике попытки убедить самого себя: «Вот сейчас я перестану ее целовать и скажу гадость, еще секунду…» — результата не приносили. Секунда шла за секундой, а остановиться он был не в состоянии.

Маша обняла его за шею, и Роман понял, что, если не сделает что-либо прямо сейчас, пути назад не будет. Невероятным усилием воли он запретил себе быть нежным и подался вперед, заставляя Машу отступать до тех пор, пока она не уперлась спиной в дверцу холодильника. Вот здесь она снова должна была испугаться, но в ее поцелуях, хаотичных и быстрых, страха по-прежнему не было, и Роману пришлось признать, что он — идиот, который сделал все еще хуже.

Он разорвал поцелуй и, отстранившись, уперся лбом в холодильник. Вопрос «что мы делаем?», по сути, не был для Романа вопросом. Это была констатация факта, что он — лузер, который не заслуживает ни друзей, ни девушки, ни чьего-либо нормального отношения. Ответа Маши он не разобрал, но зато почувствовал, как она расстегнула пуговицу на его рубашке. Вот тут Роман напрягся окончательно, потому что так далеко в попытке испугать Машу он заходить не собирался. Он вообще надеялся, что все закончится после его предупреждения о поцелуе. Маша смотрела так доверчиво и восторженно, была такой красивой, что Роман понял, что он пропал. Еще никогда ничей другой взгляд так не выворачивал его наизнанку. Куда там Эмме с тем глупым спором, стоившим ему в итоге друга! Куда Монике и Лиззи! Хотя и та и другая Роману правда нравились, и с обеими у него дело дошло до секса, но таких эмоций, с которыми ты не знаешь что делать, он не испытывал никогда. Наверное, в этой чертовой Москве и правда вирус.

А потом Маша поцеловала его сама, и, когда прошел первый шок, он понял, что отвечает на ее поцелуй. Единственное, чего он себе, к счастью, не позволил, — обнять ее в ответ.

Потом он пытался спасти ситуацию диалогом, и вроде бы все даже стало налаживаться, но ровно до того момента, пока Маша не рассказала про поцелуй с Волковым. Роман на миг перестал дышать от обиды. Он очень надеялся, что выглядит спокойным и отстраненным и что Маша, у которой тоже, оказывается, был план, не видит, каково ему сейчас.

Проверить, будет ли страшно целоваться с кем-то кроме Волкова… Ну а что? Вполне хороший план. Главное — действенный. И будешь, конечно, смотреть с восторгом и восхищением, когда станет понятно, что все преодолимо, что целоваться нестрашно, а значит, и с Волковым все решаемо.

Роман мигом забыл, что он хотел обидеть и испугать Машу, чтобы она наконец ушла. Сейчас он был обижен и испуган сам. Обижен, потому что быть запасным вариантом оказалось, мягко говоря, неприятно. А испуган потому, что слишком много узнал о своих чувствах к Маше во время этого злосчастного поцелуя.

После того как он уверил Машу, что Волков не причинил бы ей вреда, она неожиданно разозлилась. Это сбило его с толку, но Роман решил ничего не выяснять. Просто нужно было убедить ее уйти и забыть все как страшный сон. Он попытался донести эту мысль до Маши, но она вдруг сказала, что он ей нравится, и все реплики, четко выстроенные у него в голове, улетучились. И все снова пошло не по плану. Потому что сделать Маше больно после ее признания смог бы только конченый подлец. Таким Роман пока еще не был, поэтому он честно озвучил ей причину, по которой ей лучше уйти. Он сказал даже больше, чем хотел. И вдруг оказалось, что признаться в симпатии к Маше легче, чем сказать вслух о том, что он продолжает считать Димку другом и не может снова сделать ему больно. Маша обозвала его трусом, и Роман с горечью понял, что победил. Оказывается, победа может остаться за трусом, если он вовремя скажет правду. Эта мысль окончательно выбила его из колеи.

Глядя на то, как Маша уходит, Роман малодушно решил оправдаться. Понял, что если оставит все так, то легче будет сразу сдохнуть, потому что презрение человека, который тебе дорог, отравляет жизнь почище яда. Уж Роман-то знал об этом не понаслышке.

Он лепетал оправдания, а Маша выглядела так, будто из музыкальной композиции убрали тему, оставив только ячейки. Мысль о том, что Маша — многотемная музыка — может превратиться в примитивный набор повторяющихся ритмов, так испугала Романа, что он шагнул вперед и обнял ее изо всех сил. Почему ему на ум пришли давно, казалось, забытые знания из его музыкального прошлого, он не знал. Может быть, потому что звонок его телефона разносил по квартире роковый рефрен, а может, потому что он всегда видел Машу такой нежной и музыкальной, просто раньше не позволял себе об этом думать.

Когда Маша неожиданно обняла его и поцеловала, Роман сдался и позволил себе этот последний поцелуй, потому что у него был билет в один конец и потому что сейчас все закончится, он отвезет Машу к Волкову, получит по физиономии и уйдет. И никогда больше не вспомнит о Маше, не зайдет на ее страничку, не будет пересматривать фото с вечеринки на «Рене»…

Вторая сюита Баха поставила точку в его метаниях, и от этого вдруг стало так легко, что Роман подумал: зря он забросил музыку. Она же была частью его жизни много лет.

Волков так орал в трубку, что Роману все было слышно, и это тоже приносило облегчение. Все закончится здесь и сейчас. Это ли не классно?