Поцелуй Однажды: Глава Мафии - Ольга Манилова
— И вот так вот просто? Чтобы вас со столичным заменить на кого-то другого? Зачем?
Гладит его ногу, повыше колена, и он прижимает ее к себе крепче.
— Есть причина, конечно. Я отдал Кулаку много портовых потоков давно. Да и не только портовых. Грязь радикальную слил все на него. Мы и мирно существовали. Но денег из-за этого меньше. Всем, кто мог иметь с потока наркоты и живого товара больше навара у нас.
— Блин, он реально идиот, Сарковский, я имею в виду.
— Ну, — тянет Карелин, — он получил добро свыше. Власть же полгода, как поменялась. Ни у меня, ни у Кулака не клеилось, да и не пытались мы особо. Они решили, что нас бояться не стоит, — Рома хмыкает и Кира слышит, как он перекладывает винтовку на правую сторону.
— Что ты… что сделаешь, когда вы пойдете туда?
Он зарывается носом в ее волосы и целует щеку невпопад.
— Уже после расскажу. По ситуации посмотрим. Конечно, придется завалить его. Я бы сделал по-другому. Не тут. Не сейчас. Мне плевать на администрацию. Пусть отстанут просто. Но Кулак наверняка сразу стреляться начнет, если Сарковский действительно здесь.
— Ты действительно пошел бы сюда один, за мной? На их условиях? — вполголоса спрашивает она.
— Вопрос дурацкий такой. Ага, пошел бы. А ты как думаешь?
Она чертит у него на ноге какую-то бессмыслицу.
— Еще посидим чуть, а потом походим, попрыгаем, чтобы не замерзнуть.
— Хорошо, — тихо отзывется она, все еще в раздумьях.
— Кира. — Он прижимается губами к морозной коже, говорит серьезным тоном. — Как твое здоровье? После потери малыша?
— Нормально, — ровно, но зажато рассказывает девушка. — Ничего не беспокоит, не болит. Вроде все… как прежде.
Она не прошла последнюю процедуру в клинике, так как в тот день Карелин исчез. Судя по ощущениям, осложнений не возникло. Кира чувствовала себя хорошо.
Между ними не было близости после выкидыша. А сама к себе все это время она боялась прикоснуться. Все внутри леденело и шло трещинами от мысли, что она потеряла и ребенка, а потом и Карелина, и больше никогда она не чувствует его прикосновения.
— Уповаю на что-то святое, что ты мне не врешь.
— Я говорю правду, — медленно отвечает Кира. — Зачем мне тебе врать?
Он протяжно выдыхает.
— Скрытная потому что.
— Лучше скажи мне, как твои ранения, — практически шепчет она. — Все ли раны заживают нормально?
— Да.
— Рома… Ты без ножа меня режешь. Господи, зачем ты это сделал?
— Потому что могу.
Она чувствует, как он пожимает плечами.
Бесит его так сильно ее скрытность, потому что сам намного хуже. Сколько бы он не вываливал наружу — иногда его становилось так много, что улетучивался кислород — она знала, что реченное есть лишь вершина айсберга.
Он говорит, что им нужно пожениться. Что он хочет. Кира не знает, что думать об этом. У них точно разное представление о браке. Она бы… переборола часть скрытности и недоверия, если бы он приложил усилия открыться. Она бы действительно слушалась его больше, хотя и виду бы и не показала.
Рома никогда не использовал против нее талант манипулятора. Но она точно знает, что тот у него первоклассный. Что бы он не делал, он умеет производить впечатление.
— Говоришь, что в жены меня хочешь, а… сказать прямо не хочешь. Это так все будет?
— Спроси еще раз тогда.
— Зачем ты это сделал? — неуверенно повторяет она.
— Потому что не могу без тебя.
Кира закрывает глаза и качает головой, а он убирает прядь с ее лица, надутую ветром.
Наверно, он и правда сильно ее хочет. Никогда не задумывалась об этом всерьез. Потому что она тоже сильного его хотела, все это неслось естественным потоком.
Затягивало глубже и глубже, вот-вот должно дно прорисоваться уже, но с каждым разом все равно дальше и больше.
— Я люблю тебя, — задумчиво произносит Кира. — И без тебя тоже не могу. Не делай так больше. Никогда.
Он молчит. Губ не отнимает от ее лица. Замер.
Светлеет на глазах, и можно различить силуэт машины внизу, чуть дальше по улице.
— Рома, — повторяет она хриплым голосом. — Не делай так больше. Если ты вдруг надумал нам жениться, придется со мной считаться.
— Хорошо, — совсем невнятно отзывается он. — И не вдруг, а давно.
Кира гладит его по внешней части ладони, то медленно вырисовывая узоры, то быстро играя подушечками пальцев.
Утро приносит порывы ветра, и ее волосы летают в беспорядке. Она гладит и часть его согнутой в колене ноги — той, на которую он прихрамывает.
— Пиздец, ты не понимаешь, что ты делаешь, — Рома сипит ей на ухо, внезапно вдавливая девушку в себя теснотой руки и грудины.
Она ошеломленно выдыхает, когда он впивается губами в верхнюю часть ее шеи и лижет языком.
А затем он тычет рукой ей в пальто, просовывая внутрь и забираясь под толстовку дергаными, жесткими движениями.
Она даже вскидывает плечо, когда холодная ладонь грубо стискивает одну грудь.
— Вообще не понимаешь. Хоть вешайся тут.
Он старается заглотнуть ее мычание, когда пальцами терзает сосок. Ее словно молнией пронизывает. Даже мимолетное касание ожогом расползается по всему телу — его руки такие холодные, а ей так жарко.
— Ты же… должен следить, быть внимательным, — возмущается она задушено.
— Как раз концентрация на высоте. Тебя не вижу, а все внизу вижу. Заставляю себя думать о том, что там. А не о том, какая ты мокрая. — Он покусывает ее за шею и удерживает кожу по две-три секунды. Затем шепчет: — Насколько ты мокрая?
Цепляет соски по очереди, и мацает мякоть груди в полную силу. Кира выталкивает его руку из-под толстовки, метушась как загнанная птица. Он коротко, удовлетворенно смеется.
И небрежно тянет ее лицо боком к своим губам, чтобы овладевать ртом кое-как.
— Так ты
