Дженнифер Крузи - Солги мне
Шею Эм свела судорога, и тут же к ней подошла бабушка Хелен.
— Мужайся, Эмили, — прошептала она, наклоняясь к внучке. Запах ее духов был таким сильным, что Эм затошнило. — Будь маленьким храбрым солдатом своего папы.
Эм хотела закатить глаза, но у нее не осталось сил. Другая бабушка, бабушка Марта, говорила ей, что во время похорон на нее будут смотреть люди, и ей следует помнить, что она — леди. Эм совсем не хотелось быть леди, но быть маленьким храбрым солдатом хотелось еще меньше. Когда папа был жив, он никогда не просил ее быть маленьким храбрым солдатом. Эм не могла даже представить, чтобы у него возникло такое желание; ну а теперь, когда он мертв, ему все равно, не так ли? Эм крепко стиснула зубы. Ей хотелось быть Эмили Фарадей, у которой есть папа и мама, пусть даже они ссорятся и не разговаривают друг с другом; но теперь этого не будет никогда.
И храбрым маленьким солдатом она тоже не станет. Как только бабушка Хелен отвернулась, Эм выскользнула из ее объятий и юркнула в толпу.
В конце коридора виднелся освещенный проем, оказавшийся выходом на крыльцо. До сих пор Эм не знала, что в домах скорби бывают задние крылечки. Но, вероятно, кроме нее, находились и другие люди, норовившие пораньше сбежать с похорон. Эм уселась на ступеньку.
Ей очень не хватало Фебы. И Мэл тоже. Подруга осталась в том жутком зале, стиснутая между своими папой и мамой — Мэл, у которой по-прежнему был отец, Мэл, которая только что смотрела на Эм покрасневшими глазами, вот-вот готовая пустить слезу, та самая Мэл, которая никогда не плакала. От всего этого у Эм еще сильнее разболелась голова, Эм пыталась не думать о папе и о том, что будет дальше с ней и с мамой.
Она терла пальцами глаза, когда на крыльце в черном костюме появился Кей Эл. Он присел на ступеньку, даже не взглянув, чистая ли она.
— Все в порядке? — спросил он.
— Нет, — ответила Эм. — Нет. У меня умер папа.
— Верно. Дурацкий вопрос, — признался Кей Эл.
Эм кивнула. Сегодня выдался один из тех дней, когда люди сплошь говорят одни глупости, потому что им не приходит на ум ничего стоящего. Она вздохнула и простила свою бабушку Хелен за ее дурацкие слова насчет храбрых маленьких солдат.
— Я лишь хотел узнать, не могу ли я чем-нибудь помочь, — сказал Кей Эл. — Знаю, твоего папу уже не вернуть, но не могу ли я сделать что-то, чтобы тебе стало легче?
— Нет, — ответила Эм. Кей Эл кивнул:
— Извини. Кажется, я опять задал неудачный вопрос. Ну ладно. Дело в том, что я хотел, чтобы ты знала…
Он умолк, Эм вскинула голову и посмотрела на него. Кей Эл хмурился, глядя куда-то мимо нее.
— Ума не приложу, как это сказать, — наконец произнес он. — В общем, я хочу, чтобы ты знала: если тебе потребуется моя помощь, я буду рядом. Мне придется уехать на две недели, но я буду приезжать на выходные, а потом вернусь сюда и останусь насовсем.
Эм тяжело вздохнула. «Вы не мой папа, никто не может быть моим папой, кроме моего папы», — хотела сказать она, но не решилась обидеть Кей Эла. К тому же она слишком устала, чтобы говорить.
— Я понимаю, что я не твой папа, — словно угадал ее мысли Кей Эл. — Я понимаю, какой это кошмар — знать, что он уже не вернется, и не стану говорить, будто бы я заменю тебе отца и тогда все станет хорошо.
Эм кивнула, чувствуя, как ее глаза опять наполняются слезами.
— Но я буду рядом. — Кей Эл наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. — Я останусь, чтобы защитить тебя. Навсегда. Можешь положиться на мое слово. Если я тебе не нужен — что ж, так тому и быть, но знай: я буду рядом.
Эм кивнула снова, пытаясь не заплакать.
— Договорились? — спросил Кей Эл. Эм еще раз кивнула, и Кей Эл сказал: — Если ты хочешь поплакать… если тебе хочется выплакать кому-нибудь свое горе, я рядом, и я не буду приставать к тебе с глупыми утешениями.
Эм кивнула опять и вдруг, неожиданно для самой себя, прильнула к нему и шмыгнула носом, обещая себе, что это в последний раз, что она прольет разве что пару крохотных слезинок, но они подступали откуда-то из глубины — не скупые капельки влаги, а тяжелые слезы размером с горошину, — и Эм прижалась лицом к груди Кей Эла, изливая все — свою тоску, свои страхи и печали. Это было таким облегчением, что она продолжала рыдать, не в силах остановиться, а Кей Эл легонько покачивал ее из стороны в сторону, не произнося ни слова.
Мэдди видела, как уходила Эм — на ее окаменевшем лице застыла такая боль, что оно казалось старческим. Потом ушел Кей Эл, и Мэдди едва не бросилась следом, но вовремя одумалась. Только этого не хватало — уйти с похорон втроем. Присутствующие не спускали с нее глаз; к тому же именно в этот момент началась церемония прощания с усопшим. Гости степенным шагом направлялись к Норману и Хелен и бормотали свои соболезнования, с алчным любопытством перехватывая ненавидящие взгляды, которые Хелен бросала на Мэдди. Мэдди стояла с самым безразличным видом, какой только допускали нынешние обстоятельства. Пускай себе таращится. В этот миг Мэдди всеми своими мыслями была с дочерью. Она даст Кей Элу несколько минут, чтобы тот попытался утешить Эм, ну а потом — похороны там или не похороны — она выйдет из зала, чтобы убедиться, что у девочки все в порядке.
— Ох уж эта женщина, — процедила миссис Мартиндейл десять минут спустя. — Устроила настоящий спектакль для одного актера.
— Хелен в своем репертуаре, — отозвалась Мэдди. — Ей обязательно нужно найти виноватого.
Мать вперила в нее возмущенный взгляд, и Мэдди прикусила язык. Она и без того уже провинилась, позволив внести в зал присланный кем-то маленький букетик из ирисов и маргариток. Букет был симпатичный, но к нему прилагалась карточка с буквой «Б», и когда к Мэдди подошла мать, на лице которой были написаны многочисленные вопросы, Мэдди сказала: «Должно быть, это прислала Бет. Поставь вместе с другими цветами». Мать, оскорбленная в лучших чувствах, спросила: «Ты сошла с ума? Отправить их в помойку», — но Мэдди ответила: «Нет. Этот букет прислали не нам, а Бренту. Похоже, Бет любила его больше всех нас, вместе взятых. Оставь ее цветы в покое». Мать недовольно заворчала, и тем не менее цветы Бет выглядывали сейчас из-за лилий и хризантем, освещенные лишь пылающим взглядом Хелен Фарадей.
Кристи тоже прислала цветы, подписав свою карточку аккуратным бисерным почерком, который не имел ни малейшего сходства с размашистыми округлыми буквами в записке от забеременевшей подруги Брента. Значит, кто бы ни носил его ребенка, это была не Кристи, поэтому Мэдди встретила ее со всей возможной любезностью. Войдя в зал, Кристи расплакалась, сказала: «Мне очень, очень жаль», — и уселась в одиночестве в дальнем уголке.
