Оливия Лихтенштейн - Замужество и как с ним бороться
В конце этой страшной первой недели Хельга вернулась в Германию, и мы снова стали брошенными сиротами.
— Вы ведь все понимаете, правда? — говорила она. — Мне нужно вернуться домой, к детям. Но я буду вас навещать. Мы навсегда останемся одной семьей.
Через пару недель мы с Сэмми приехали в квартиру, чтобы разобрать, рассортировать и разложить по коробкам папину завершившуюся жизнь. Там было и мое детство — запрятанные в глубины шкафов и пожелтевшие от времени дневники, коротенькие глупые записочки с признаниями в любви, которыми мы обменивались с папой. Он все это сохранил, аккуратно сложил в деревянную коробку и убрал в шкаф. Женщина, если ей повезет и она родится у хорошего отца, научится любви именно от него. Эти самые записочки чуть меня не прикончили; увидев их, я в очередной раз с пугающей ясностью поняла, насколько мне будет не хватать отца.
— Ты должна быть благодарна небесам, что у тебя вообще был отец, — сказала мне накануне ПП. Она стояла у меня на кухне и, вытянув руку, демонстрировала обручальное кольцо, которое подарил ей Джереми. — У меня и этого не было. — Отец ПП погиб, когда ей было десять. — Вот, держи, это тебе поможет, — добавила она и протянула мне конверт.
Внутри оказалось приглашение на оплаченный сеанс колонотерапии с самим Расой Растумфари, легендарным врачевателем. Конечно, ПП хотела как лучше, но неужели она всерьез полагала, что очистка кишечника поможет мне справиться с болью от потери любимого отца?
Сэмми нашел меня в спальне, где я рыдала над откопанной откуда-то фотографией. На ней были изображены мы с папой: я, лет четырнадцати, устроилась на стуле, положив голову ему на плечо. Папа улыбался, сидя вполоборота ко мне. Я помню, когда была сделана эта фотография — на следующий день после похорон бабушки Беллы. За несколько минут до снимка мы с папой рыдали в объятиях друг друга. Сэмми принес с собой картонную коробку, добытую все из того же шкафа. На ней красовалась наклейка с напыщенной надписью «Моя юность». Брат сел рядом со мной и начал копаться в собственном прошлом.
— Вагина Джинни Бест, — сказал вдруг он, достав что-то из коробки.
— Что-что? — не поняла я.
— Да вот, нашел фотографии. Снял вагину Джинни Бест. Вообще-то, строго говоря, не вагину, а вульву. Нам, кажется, тогда лет по девятнадцать было. Недурно смотрится, — протянул он, внимательно рассматривая снимки.
— Кто — вагина или фотография? — уточнила я.
— Обе. Из меня вышел бы неплохой фотограф.
Раньше Сэмми часами торчал в ванной, проявляя снимки, пока я нетерпеливо колошматила по двери.
— И что мне с ними делать? — спросил брат у меня.
— Послать ей? Выбросить? — предложила я.
— Хочешь посмотреть, прежде чем я от них избавлюсь?
— Лучше не надо, — улыбнулась я.
Этот эпизод немного развеял нашу тоску, так что, когда через несколько минут Иван пригласил меня на свидание, прислав сообщение на мобильник, я велела ему ждать меня в кафе на углу.
Все в жизни меняет вовсе не любовь, а смерть. Иван зашел в кафе, и я увидела, как он красив. Прекрасный незнакомец. Неудивительно, что я на него запала. Теперь, правда, наша связь заметно ослабла. Сначала мы оба не желали признавать, что пришли прощаться, и верили, что не обязаны это делать. Я сидела напротив Ивана и мизинцем гладила шрам на его брови, читая руками язык его тела, пытаясь запомнить его лицо.
— Мы с Бекки разводимся, — сказал он. — Я ненавижу себя за то, каким становлюсь рядом с ней. Она заслуживает лучшего.
— И как она?
— Кажется, вздохнула с облегчением. Мы помолчали.
— Мне так жаль Берти, — начал было Иван. Мои глаза мгновенно застлала пелена слез.
— Мне пора, — пробормотала я. — Меня ждет Сэмми.
— Если ты хочешь, чтобы я изменился, или что-то еще… — тихо сказал Иван, когда я встала.
Я прижала палец к его губам, а затем поцеловала, как делал он в самом начале, когда все только начиналось.
У двери он передал мне листок бумаги со стихами на русском.
— Последняя записка, — грустно улыбнулся он. — Извини, что использую чужие слова, чтобы выразить свои чувства. Это стихи величайшего русского поэта, Александра Пушкина.
Иван в последний раз обнял меня, развернулся и ушел.
Ia vas liubil: liubov' eshche, byt' mozhet,V dushe moei ugasla ne sovsem,No pust' ona vas bol'she ne trevozhit,Ia ne khochu pechalit' vas nichem.Ia vas liubil bezmolvno, beznadezhno,To robost'iu, to revnost'iu tomim,Ia vas liubil tak iskrenno, tak nezhno,Kak dai vam bog liubimoi byt' drugim.
На этот раз я не пошла к Володе за переводом. Я поняла, что на этот раз текст слишком личный и грустный. Вместо этого я залезла в Интернет через папин компьютер и нашла перевод:
Я вас любил: любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем,Но пусть она вас больше не тревожит,Я не хочу печалить вас ничем.Я вас любил безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томим,Я вас любил так искренно, так нежно,Как дай вам Бог любимой быть другим.
Пушкин написал эти строки в 1829 году. В любви ничего не меняется, и это даже неплохо.
После этого мы с Иваном не виделись. Я не выдержала бы. Внутри меня развивалась новая жизнь, которая могла частично принадлежать ему. От этой мысли мне совершенно расхотелось с ним встречаться. Единственным способом выжить было отрицание: я убеждала себя, что Ивана не существует, что никакого романа не было, что я — обычная замужняя дама, беременная третьим ребенком.
— Может, рассказать Грегу про Ивана? — спросила я как-то вечером у Рути.
— Помнишь правило номер два? — напомнила она. — «Никогда не признавайся: не умеешь врать, не берись».
— Но мне ведь надо сказать ему о беременности.
— Надо.
Тем же вечером Грег пришел домой в чрезвычайно хорошем настроении. Он держал в руках какой-то листок.
— Вот, почитай, — довольно улыбнулся он.
«Уважаемые господа!
К слову о штрафе, который вы наложили на меня за въезд в оплачиваемую часть города.
Я специально дождался половины седьмого вечера, прежде чем въехать в платную зону города.
В своем письме вы уведомили меня, что ваша система синхронизована с атомными часами «Регби». Прежде чем въехать в зону, я удостоверился, что и на моих наручных часах, и на часах в моем автомобиле значится время 18.30. В своем первом письме вы утверждали, что мой автомобиль пересек зону в шесть часов двадцать семь минут сорок шесть секунд — согласно показаниям часов «Регби». Должен отметить, что я всегда отличался крайней пунктуальностью и щепетильностью по отношению к точности своих часов. Отныне перед тем, как въезжать в платную зону Лондона вечером, я буду сверять свои часы со службой точного времени.
