Оксана Сергеева - Ты у меня одна (СИ)
— Ты о доверии говоришь, о верности… Тогда на кой черт тебе презерватив? Я таблетки пью, мы ни разу не предохранялись презервативами, на кой черт он тебе в бумажнике?
— Пусть лежит. На всякий случай.
— На какой случай? — вскричала она. — На какой такой случай?!
— Я разве давал тебе повод во мне сомневаться? — с непрошибаемым спокойствием просил Иван. — Я всегда с тобой, везде с тобой. Не понимаю, чего ты завелась. Глупости какие-то.
Алёна вздохнула. Нервно поправила волосы.
— Если это не ответочка, не игра с твоей стороны, то хоть бы слова другие подбирал, не повторял мои. Ты уже имена для наших детей придумал! И тут на тебе — «всякий случай» у него появился! — Она круто развернулась и ушла в спальню.
Эта ссора разыгралась через пару дней после разговора на причале. Алёна совершенно случайно заметила у Ваньки в кошельке презерватив. В одном из отделов под прозрачной пленкой. Разумеется, и речи не шло о том, чтобы промолчать. В голове сразу возникло множество не очень приятных предположений. Она хотела избавиться от них, но Шаурин почему-то своими ответами только укреплял ее сомнения.
Ваня, конечно, не стал отсиживаться в кабинете, а через некоторое время пришел следом. Алёна была уже в джинсах и возилась с кофтой, пыталась вывернуть ту на лицевую сторону, но путалась в рукавах.
— Не понимаю, чего ты взволновалась. Он лежал у меня в бумажнике еще до того, как мы с тобой отношения начали. Я и думать про него забыл. Лежит и лежит. И не стоит придавать этому большое значение.
Ваня шагнул к ней, но она отшатнулась. Натянула кофту, вытащила из горловины волосы.
— Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь? А не заигрался ли ты в своем стремлении направить меня по пути к просветлению?
— Тебя презерватив смущает? Нет презерватива – нет проблем. Раздевайся.
— Меня смущает другое, — резко сказала она. — Может стоит, наконец, позволить мне любить тебя так, как я умею, а не требовать, как тебе того хочется. Почему ты решил, что у тебя есть такое право? Я же от тебя ничего не требую. Не учу тебя, не выворачиваю тебе мозги наизнанку! Знаешь, почему тебе со мной в кайф? Потому что я не нарушаю твоего гребаного личного пространства! Потому что оно у тебя есть! Потому что я принимаю тебя, таким, какой ты есть, а не пытаюсь тебя сломать!
— Точно принимаешь?
— Все проблемы у нас из-за тебя! Все претензии — ко мне у тебя! — Она почти кричала, изредка тыкая в Ванькину грудь указательным пальцем. — Это ты не можешь меня принять! Поэтому все проблемы! Так, может, тебе с собой разобраться? Если тебе так трудно со мной… — раскинула руки. — Нам действительно надо подумать, как быть дальше. Серьезно подумать. И что-то решить.
— Совершенно с тобой согласен. Я так понимаю, ты собираешься подумать в одиночестве. Хорошо. Только я не скажу тебе: иди подумай, придешь, когда будет, что сказать. Два дня у тебя. И за эти два дня, пожалуйста, придумай, что мне сказать. Реши свою задачку.
— Ты, я смотрю, свою решил. — Подавленно прижалась спиной к шкафу. Скрестила руки на груди.
Алёна злилась, но злость та была беспомощная и отчаянная. Она не давала сил, чтобы действовать. Она разрушала. От одной мысли, что Шаурин может ей изменить, не просто земля из-под ног уходила, жизнь из рук валилась.
— Два дня у тебя. А я свою решил. — Притянул Лейбу к себе. Она оцепенело поддалась. У нее не было сил сопротивляться. — Потому что ты моя женщина. И я тебя знаю, как себя. — Тронул ее лицо, приподнял за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза. — Когда ты в плохом настроении, то красишь губы яркой помадой. Любишь писать от руки, если тебе нужно сосредоточиться. И когда сильно волнуешься, то заикаешься. Я знаю твой менструальный цикл. И лифчик ты не любишь носить, потому что он тебя стесняет. И еще много всякой хрени я про тебя знаю.
— Вот тут ты не угадал, — хмуро проговорила она. — Про лифчик. Я его не ношу исключительно из-за тебя. Потому что тебе нравится моя грудь, и у тебя вечно руки не на месте.
— Еще лучше. — Прижал ее крепче. Мягко погладил по волосам. — Я все про тебя знаю. Я даже знаю, что тебе снится.
— Что? — ошарашенно переспросила она. Колени подогнулись, хорошо, что Ванька крепко ее держал, а то бы рухнула тут же, в гардеробной у шкафа
— Я знаю, что тебе снится, — повторил он. — Ты разговариваешь во сне. Ты не знала? Но я об этом никому не скажу. Даже тебе. Что ты еще собралась думать, моя Мурка? О чем? Два дня у тебя.
— А потом что?
— А потом все.
ГЛАВА 27
Алёна сидела на диване, тупо уставившись в темный экран телевизора. На ней та же одежда, в которой она ушла от Ваньки, — джинсы и теплая кофта. Колени плотно подтянуты к груди, и сама укутана в одеяло. А все равно холодно. Так холодно, что зубы стучат, руки трясутся. Будто вскрыли грудную клетку, и внутри ветер гуляет. Теперь как ни кутайся, согреться невозможно.
Она сидела так уже третий день. Ничего не делала, сидела на диване, как в коме, и поднималась только, чтобы поесть. Раздевалась, чтобы поспать и принять душ. Изредка включала телевизор, но не различала картинок на экране. Целых два дня свободы, долбанного личного пространства, но она не знала, как им распорядиться.
Что тебе надо от меня, Шаурин? Я тебя и так люблю. Ты об этом знаешь. Что тебе надо? Какую я должна решить задачку?
Да, кое о чем она подумала. Но все мысли гасли, едва вспоминался последний разговор с Ванькой. Специально ли он устроил эту ситуацию с презервативом, или все вышло случайно, но ему удалось окончательно вывести ее из себя. Только вот до сих пор потряхивало не от этого. А от тех последних слов. Про сны.
Она разговаривает во сне. Шаурин знает, что ей снится. Это уму не постижимо. Это не укладывалось в голове. В голове у нее теперь полная разруха.
Алёна с силой сжала виски. И сама сжалась в комок. Ничего не помогало — ни кофе, ни чай, ни теплая постель. Ничего, чтобы выйти из этого пришибленного состояния.
Сны — это такая интимная вещь. Особенно ее кошмары, о которых она никогда никому не рассказывала. Но Шаурин как-то умудрился и туда пробраться.
Знает ли он об одном из ее ночных ужасов или услышал что-то несущественное?
Наверное, уже неважно. Важно, что Алёна сейчас одна. В своей квартире. Ей холодно, но она никак не может согреться. Без Ваньки ужасно холодно. Он такой большой, сильный и теплый. От него невозможно оторваться. И как она только смогла уехать и проторчать столько времени в одиночестве. Точно не в себе была.
Она не переодевалась в домашнюю одежду, потому что это казалось ненужным. Не драила свою квартиру, потому что теперь в идеальном порядке не было никакого смысла. Здесь все равно не будет уютнее, чем у Ваньки. Потому что здесь нет самого Ваньки.
