Салли Боумен - Секстет
– Ты хитрая, лживая, опасная женщина, – сказал он.
Линдсей, которая была в красном платье и в новых серьгах от Тиффани, подавила улыбку и ответила ему удивленным взглядом.
– Почему? Ах, латынь… Да, я читаю на латыни. В меня ее вбивали в школе целых восемь лет.
– Я неприлично счастлив. – Колин прижал книгу к груди и увидел, что она как раз помещается в карман его пиджака. – Я люблю тебя до умопомрачения, – продолжал он, подходя к ней. – А это платье оказывает на меня очень странный эффект.
– Это платье? Пикси его ненавидит.
– Что она понимает? Дорогая, с точки зрения мужчины…
– Колин, нет. Даже не думай об этом. Мы опаздываем уже больше чем на пять минут. Я…
– Боже мой, что со мной происходит? – проговорил Колин пять минут спустя. Он оторвался от Линдсей. – А с тобой это тоже происходит?
– Тоже.
– О Господи, я не могу показаться там в таком виде. Быстро придумай что-нибудь расхолаживающее и скажи вслух.
– Мы вернемся в эту комнату только через пять часов.
– Не годится, стало только хуже.
– Сколько будет девятью восемь? Двенадцать умножить на пятнадцать? Сколько будет шесть с половиной процентов от трехсот двадцати девяти? Почему Вселенная сжимается? Что увидел Платон на стенах пещеры? Как звали первую жену Рочестера? Сколько штатов в Америке? Колин, уже должно было сработать.
– Нет, еще нет. Продолжай.
– Назови столицу Мозамбика, Чада. Кто убил Кассандру? Самый высокий горный хребет в Канаде? Самая длинная в мире река? Самое глубокое озеро? Почему ты мне так нравишься, Колин?
– Вот это действительно интересный вопрос, – ответил Колин. Они дошли до лестницы, и он взял ее за руку.
– Неужели ты знаешь ответы на все эти вопросы?
– Конечно, не на все. – Линдсей искоса взглянула на него. – Но на последний я могу ответить.
– Правда?
На половине пути вниз Колин вдруг остановился. Внизу вестибюль был полон людей. Не обращая на них внимания, Колин повернул ее лицом к себе.
– Скажи мне, – потребовал он. – Ответь на этот вопрос. Пока не ответишь, мы не спустимся, даже если нам придется остаться здесь на всю ночь.
Линдсей на мгновение задумалась. Потом она погладила его по щеке и заговорила низким, сначала чуть дрожащим голосом. Но постепенно голос ее звучал все более твердо. Колин слушал.
– И это справедливо для всех женщин? – сказал он, когда она замолчала. – Почему? Ты уверена? Но я думал… О Боже, Боже. Я не могу думать от счастья. Дорогая, послушай…
Теперь начал говорить Колин – без колебаний и с той же убежденностью, что и она. Потом он прислонился спиной к стене и долго смотрел ей в глаза. Линдсей обвила его шею руками, и он поцеловал ее. Это объятие – сладкое, долгое и страстное, привлекло к ним всеобщее внимание. На них смотрели – с сочувствием, с завистью, с любопытством, с раздражением – все те, кто сам находился в подобном состоянии или помнил его муки и радости.
Свидетелем этого объятия оказался и Роуленд Макгир, который вошел в вестибюль в эту минуту. Он узнал эту пару, а потом узнал красное платье Линдсей. Он сразу же отвернулся и, проявив незаурядное присутствие духа, попытался затеряться в толпе. Он уже почти добрался до выхода, когда его выдали рост и спешка. Колин окликнул его по имени и нагнал, прежде чем Роуленду удалось скрыться.
Колин схватил его за руки и с сияющим лицом стал засыпать вопросами. Роуленд смотрел то на него, то на Линдсей, которая медленно к ним приближалась. Он видел их лица – светящиеся, загадочные, отчужденные – невыносимые! Собрав все самообладание, он придумал объяснение – столь точное, что оно никого не могло убедить. Колин, который почти его не слушал, принял его безоговорочно.
– Но это здорово! – говорил он. – Я так рад. Вот удача! Ты говорил с Марковым? Думаю, он уже здесь. Мы… Мы немного опоздали. Ты должен пообедать вместе с нами, Роуленд. Мы идем к Эмили, а Фробишер все равно всегда готовит на целый полк. Эмили мне не простит, если ты не придешь. Нет, нет, перестань. Перестань спорить. Ты же не можешь провести День Благодарения в одиночестве. Линдсей, дорогая, скажи ему. Я сейчас позвоню Эмили и предупрежу. Вы пока побудьте здесь, я сейчас…
С этими словами Колин повернулся и исчез в толпе. Он не заметил ни выражения лица Линдсей, ни выражения лица своего друга. Но, как говорила Эмили, Колин был невинен.
Через некоторое время Линдсей поняла, что она стоит у входа в Дубовый зал. Она не помнила, как они шли сюда, но была почти уверена, что не обменялась с Роулендом ни единым словом. Она была поглощена необходимостью предотвратить опасность. Люди сновали взад и вперед, они то отделяли ее от Роуленда, то снова бросали их навстречу друг другу. Пробираясь сквозь толпу экстравагантно одетых женщин, она уцепилась за рукав его черного пальто.
– Что ты здесь делаешь? О Боже, что ты здесь делаешь? – начала она. – Ты должен уйти. Немедленно.
– Я хочу выпить вместе с вами. А почему я здесь, я только что объяснил.
– Господи, почему ты мне не позвонил?
– Я два дня пытался тебе дозвониться. Не знаю, где ты была.
– Роуленд, пожалуйста, уйди. Будет лучше, если ты уйдешь.
– Сейчас я уже не могу уйти.
– Роуленд, разве Марков тебе не сказал, кто еще здесь будет?
– Нет, не сказал. Это так важно?
– Да, думаю, что важно. Роуленд, послушай…
– Мне наплевать, кто здесь будет, – сказал Роуленд, – я хочу поговорить с тобой.
– Сейчас? Ты сошел с ума. Роуленд, пожалуйста, уходи! Отпусти меня.
Линдсей вырвала у него руку и рванулась вперед. Она посмотрела в зал и увидела Маркова и Джиппи, увидела Джини и ее мужа. Она уже начала пробираться назад, когда Джини подняла голову и заметила ее. Джини приветливо улыбнулась, но улыбка застыла на ее лице. Побледнев, она смотрела куда-то мимо Линдсей. Линдсей обернулась и увидела рядом с собой Роуленда. Как всегда в минуты волнения, она начала говорить, одновременно пытаясь оттолкнуть Роуленда назад. Она лихорадочно тянула и дергала его за рукав. Но Роуленд не сдвинулся ни на дюйм, он даже не заметил, что она тормошит его, а когда заметил, то схватил ее за запястья.
– Что на тебя нашло? – прошипела Линдсей. – Ради Бога, отпусти меня.
Она подняла глаза и сразу поняла, что на него нашло. Выражение его лица не оставляло никаких сомнений. Сначала она подумала, что он увидел Джини, потом поняла, что он ее не видел, что он даже не смотрел по сторонам, был слеп и глух ко всему окружающему, а причиной этого выражения была она сама.
– Мне все равно, – произнес он глухим голосом. – Мне все равно, что сейчас не время и не место. Я не уйду, пока не скажу всего, и я хочу сказать это, пока Колин не вернулся.
