Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь
Откуда у Ганса Ахтерера эти станки? От словенского дельца, имя которого он забыл. Он взял их на хранение из любезности, на очень короткое время. Почему он вывез их? Потому что ему нужен был амбар, потому что он почувствовал, что с этими станками не все в порядке. А он не знает, кто нарисовал эти стрелки, покрасил машины в красный цвет и таким образом выдал тайник? «Нет, — ответил Ганс Ахтерер, — я не могу этого объяснить».
Бургомистр сказал, что, к сожалению, должен доложить об этом случае в гестапо. Кроме того, к нему уже давно поступают сведения о подозрительном поведении Ганса Ахтерера. «Значит, бургомистр исполнит свой долг», — подумал Ганс Ахтерер.
Домой он шел уже ночью. За эту короткую дорогу до дома он понял, что все имеет свою цену и за все приходится платить. Конец войны отмечен абсурдными, нелепыми событиями. Ганс Ахтерер был убежден, что доживет до этого конца.
На следующий день в их доме произвели обыск. Семь мужчин перевернули все вверх дном. Они исполняли свою работу тщательно, серьезно и молчаливо. Жильцам приказали оставаться на месте. Рената и младшие дети Ахтереров испуганно притаились в углу комнаты. Петер с белыми от страха губами не спускал с мужчин глаз. Ганс Ахтерер, когда требовалось, давал необходимые справки. Его жена гладила белье. Камилла сидела на подоконнике и смотрела в сторону монастыря.
Они почти ничего не нашли, изъяли только счета и всю религиозную литературу. Под конец было обнаружено множество маленьких, перевязанных шнурками пакетиков с украшениями Ирены Бухэбнер. Такой способ хранения показался им подозрительным, и они забрали их с собой.
— Я получил телеграмму от Густава, — сказал Ганс Ахтерер своей жене после обыска. — Он не может приехать за Ренатой.
Грета собрала последние остатки сил, чтобы сдержаться.
— Это ты тоже хочешь взять на себя, — с горечью сказала она.
— Я попытался объяснить происшедшее бургомистру и буду придерживаться своей версии. Густав здесь ничем не смог бы помочь.
Грета долго искала чемодан. Чемодан был очень стар. Это с ним Ганс Ахтерер однажды приехал в Вену, в гимназию, где подружился с Густавом Бухэбнером. Ганс попросил жену не собирать много вещей: что-нибудь из одежды, белья, пару книг.
На следующее утро Грета объявила девочкам, что инженер не сможет за ними приехать и поэтому она сама отвезет их сегодня к поезду. Камилла сопротивлялась этому неожиданному отъезду как могла. Накануне она обращалась за помощью к Петеру. Он был ее последней надеждой. Но нежные слова, которые она впервые ему сказала, запоздали. Петер сначала взял письмо и согласился отнести его в госпиталь, но потом порвал его на мелкие кусочки. Камилле не осталось ничего другого, как дожидаться какой-нибудь весточки от Винцента. Но ее ожидания были напрасны.
— Мне нужно уйти, — сказала она Ренате. — Ненадолго. На четверть часа. Может быть, Грета не заметит меня. Я уйду, а ты сиди молча.
— Нет, — ответила девочка, которую охватывало отчаяние от мысли о предстоящем отъезде. — Я не пущу тебя. Только не сейчас. Если ты уйдешь, я начну кричать. Я все всем расскажу, всем.
Камилле так и не удалось скрыться от навязчивого внимания ребенка.
Вечером на хутор Ахтереров пришел солдат. Грета не знала его. Он назвал свое имя и спросил Камиллу.
— Ах, это вы, — сказала крестьянка. Она видела, что он очень боялся ее ответа. Ей стало жаль его.
— Камилла уехала, — сказала она.
Солдат поблагодарил и медленно вышел со двора.
«Ротенвальд, — думала Грета. — Это имя я где-то слышала. Он, кажется, уже приходил к нам».
Но своего мужа она уже не могла расспросить об этом.
Я попросила Ингу поехать со мной в аэропорт, чтобы встретить Матиаса. Но потом отказалась от этой затеи. «Зачем мне его встречать, если я его не провожала», — подумала я.
Самолет прилетал вечером. Возвращаясь домой из бюро, я купила к ужину все, что любил Матиас. Я понимала, что после этой поездки нам необходимо выяснить наши отношения и прийти к какому-то согласию независимо от того, где будет учиться Матиас. Я была готова к этому.
Я чувствовала себя намного спокойней, чем когда ждала Камиллу. Тогда мне казалось, что я владею ситуацией. Я старалась показать ей, что мне нечего терять. С сыном все обстояло по-другому. Мы оба знали, чего могли лишиться.
— У тебя есть молоко? — спросил Матиас, когда мы сидели за столом. Он почти не притронулся к еде. — Налей мне большой стакан.
Он выглядел иначе, чем в последнюю нашу встречу. За долгое время разлуки в его лице не осталось ничего детского. Но на взрослого человека он тоже не был похож. Скорее всего, он сам не знал, кто он теперь. Его загорелые руки и некоторые жесты напомнили мне Юргена. Раньше я этого не замечала. Матиас выглядел очень усталым, вел себя скованно, и я оставила его в покое. Чуть отдохнув, он стал рассказывать, но говорил обо всем в самом общем виде, так что мне казалось, будто я читаю короткий путеводитель для людей, не желающих тратить время на сбор информации. «У отца и Верены все в порядке, — закончил он, — они очень хорошо приняли меня».
— Значит, твое путешествие прошло успешно, — сказала я.
— Что значит «успешно»? — спросил Матиас раздраженно. — Почему люди твоего поколения все измеряют этим понятием? Я уезжал, кое-что посмотрел, вот и все.
— Ты упрощаешь, — возразила я. — Это была не простая поездка. Ты побывал в стране, где, может быть, проживешь какое-то время. Ты должен об этом подумать.
— Только не сейчас, — сказал сын, — позже.
Мы сменили тему разговора. Нам было тяжело друг с другом. Он посмотрел на часы и встал.
— Спать я поеду к бабушке, — сказал он смущенно. — Пойми меня правильно.
Я кивнула. Я ожидала этого.
Когда он приехал, я протянула ему руку, у меня не было желания обнять его. Сейчас я бы с радостью сделала это, но теперь он подал мне руку. Он смотрел на меня сверху вниз, и в его позе чувствовалась натянутость.
— Я бы хотел, чтобы между нами все прояснилось, — сказал он.
— Я тоже, Матиас.
— Ты больше не сердишься на меня?
Я покачала головой. Я знала, что он ищет глазами, украдкой оглядывая комнату. Но в этот момент я не могла говорить о Грегоре.
— Что ты будешь делать летом? — спросил он. — У тебя будет отпуск?
— Да, — ответила я, — в июле, четыре недели.
— Отлично, — сказал он, оживившись. — Тогда подумай, где мы его проведем.
— Четыре недели вместе? — спросила я с сомнением.
— Почему бы нет, — сказал он уже на лестнице.
Но у меня было чувство, что он убегает не от меня, а от этих своих слов.
