Даниэла Стил - Обещание страсти

— Я не могу закрыть глаза. Он улыбнулся ей.

— Ты еще не оправилась. Почему бы тебе не поспать еще?

Она только покачала головой, на глаза навернулись слезы. Но и это не помогало.

— Я хочу встать.

— И делать что? Он заволновался.

— Пи-пи.

Она улыбнулась и проглотила слезы.

— Кизия!

Он улыбнулся ей по-братски, усталой улыбкой.

— Знаешь что? — Она с любопытством разглядывала его.

— Что?

— Ты выглядишь ужасно. Ты всю ночь не ложился, да?

— Я подремал. Не беспокойся за меня.

— Почему же?

Она вылезла из постели и направилась в туалет, задержавшись в дверях.

— Алехандро, когда я смогу увидеть Люка?

— Не раньше чем завтра.

Значит, она все помнит. Он думал, что после укола придется танцевать от печки. Сейчас шесть часов утра.

— Сегодня или завтра?

— Завтра.

— А почему не раньше?

— Потому что там только два дня для посещений — среда и воскресенье. Завтра среда. Такие правила.

— Ублюдки!

Она хлопнула дверью, а он закурил. Четвертая пачка со вчерашнего вечера. Адская ночь. Она пока не видела, что появилось в газетах. Эдвард звонил в эту ночь четыре раза. Услышав в Нью-Йорке новости, он чуть не сошел с ума.

Когда она вернулась, он сидел на краю постели и доставал сигарету из пачки. Усталая, осунувшаяся, бледная. Загар куда-то исчез, вокруг глаз темные круги.

— Леди, вы выглядите неважно. Мне кажется, вам рано вставать.

Она ничего не ответила. Сидела спиной, курила и качала головой.

— Кизия?

— Да?

Когда она повернулась, он увидел, что она опять плачет. Она была безутешна, как маленький ребенок.

— О Господи, Алехандро. Почему? Почему такое случилось с нами? С ним?

— Потому, что такова жизнь. Назови это судьбой, если хочешь.

— Я бы назвала это проклятием.

Он устало улыбнулся и вздохнул.

— Малыш…

Ей следовало знать, но было тяжело говорить об этом.

— Да?

— Не знаю, помнишь ли ты, но газетчики сделали несколько снимков, когда уводили Люка.

Затаив дыхание, он следил за выражением ее лица и понял, что она не помнит.

— Эти подонки, почему они лишили его возможности уйти достойно? Отвратительные, безнравственные…

Алехандро покачал головой.

— Кизия, они сняли тебя. Его слова вызвали эффект разорвавшейся бомбы.

— Меня? Он кивнул.

— Господи!

— Они решили, что ты его дама сердца, мне пришлось попросить адвоката позвонить им с просьбой не публиковать снимки и не называть твоего имени. Но к тому времени они уже выяснили, кто ты. Кто-то увидел снимки, когда их проявляли. Не повезло.

— Они напечатали снимки? Она сидела не шевелясь.

— На первой полосе. Эдвард звонил несколько раз.

Кизия откинула голову и рассмеялась. Это был нервный, истерический смех. Неожиданная для него реакция.

— Кажется, на этот раз мы купились. Разве нет? Эдвард, должно быть, умирает, бедняга.

В голосе ее, однако, звучало раздражение, а не сочувствие.

— Мягко говоря.

Алехандро испытывал что-то вроде жалости к человеку, который казался просто убитым, раздавленным предательством.

— Ну, как говорится, за все приходится платить. Насколько ужасны снимки?

— Насколько вообще возможно.

Она была в истерике в тот момент, когда фотографы их заметили. Алехандро вынул из-под кровати газеты и протянул ей. На первой странице была фотография, запечатлевшая лишившуюся чувств Кизию в объятиях Алехандро.

Увидев это, она съежилась и взглянула на подпись: «Знатная наследница Кизия Сен-Мартин, тайная подруга бывшего заключенного Лукаса Джонса, потерявшая сознание после…» Это было хуже, чем они представляли.

— Мне кажется, Эдвард больше всего обеспокоен тем, в каком состоянии ты сейчас находишься.

— Да уж. Эта история его подкосит. Ты не знаешь Эдварда.

Она была похожа на ребенка, испытывающего страх перед своим отцом. Это показалось Алехандро странным.

— Он знал о Люке?

— Не все. Фактически он знал, что я брала у него интервью и что в последние несколько месяцев в моей жизни кто-то появился. Я думаю, все равно рано или поздно это бы выяснилось. Мы были очень счастливы. Жалко, конечно, что все так произошло. Звонили из газет?

— Несколько раз, я сказал им, что нет ничего нового и что ты улетела обратно в Нью-Йорк. Думаю, теперь они отстанут от тебя и будут ждать в аэропорту.

— И в вестибюле.

Об этом он не подумал. Что за сумасшедшая жизнь!

— Мы позвоним менеджеру и договоримся переехать отсюда. Я хочу перебраться в «Ритц». Там они нас не найдут.

— Нет, конечно. Но тебе не избежать огласки, если ты хочешь пойти завтра к Люку в тюрьму.

Она встала и посмотрела на него с ледяным выражением.

День пролетел в молчании и сигаретном дыму. Их переезд в «Ритц» прошел незамеченным. Пятидесятидолларовый «подарок» хозяйке возымел действие. Она проводила их через запасной выход. Никто не позвонил им в «Ритц».

Кизия сидела, погрузившись в свои мысли, и почти не разговаривала. Она думала о Люке и о том, какой вид был у него, когда его уводили… и перед этим, в библиотеке суда. Он был тогда еще свободным человеком, в те последние драгоценные минуты. Из «Ритц» она позвонила Эдварду. Разговор был коротким и мучительным. Оба плакали. Эдвард без конца повторял: «Как ты могла сделать это?» При этом он не произносил «со мной», но это и так было понятно. Он хотел, чтобы она вернулась домой или разрешила ему прилететь к ней. Когда она отказалась, он взорвался.

— Эдвард, ради Бога, не дави на меня сейчас!

Она кричала сквозь слезы, недоумевая при этом, почему они продолжают бросать обвинения друг другу. Какая разница, кто кому что сделал. В том, что случилось с Кизией и Люком, Эдвард не был виноват, так же как и Кизия ничего не сделала Эдварду плохого, во всяком случае, умышленно. Все они попали в тиски судьбы, и ничего с этим не поделать.

— Ты доЛжна вернуться домой, Кизия! Подумай, что с тобой будет!

— Все уже произошло. Раз уж это попало в газеты, где я нахожусь — не имеет значения. Я могу улететь хоть в Танжер, меня все равно достанут.

— Это все невероятно. Я до сих пор не понимаю… Кизия… Господи, девочка, ты должна была знать, что с ним это случится. История, которую ты рассказывала о его болезни… ты именно это имела в виду?

Она молча кивнула в трубку, он повторил резче.

— Да?

— Да.

Ее голос звучал так тихо, был таким надломленным и больным.

— Почему ты мне не сказала?

— Ну как я могла?

Когда оба узнали правду, воцарилось молчание.

— Я до сих пор не понимаю, как ты позволила вовлечь себя… Ты же писала о такой возможности. Как…

— О, замолчи, Эдвард. Да, писала. И все. Писала. И перестань кудахтать. Мне тяжело, нам обоим тяжело, но поверь мне, ему в тысячу раз тяжелее сейчас, потому что он в тюрьме.