Наталья Воронцова - Маринкина любовь
— Ты что-нибудь помнишь? Как тебя зовут? — приставали они.
Маринка отворачивалась и молчала. Что толку отвечать, если это может нарушить зыбкий покой беспамятства, который образовался у нее внутри? Она не хотела ничего вспоминать.
Дни бежали — быстро или медленно, сказать было трудно. Вместе с Офелией Маринка собирала во дворе цветы, подпевая изредка ее грустным песням. Казалось, никаких перемен не будет больше в этом мире, отгороженном от всего пространства высоким забором.
Но однажды утром дверь в палату открылась — и вместе с привычными Голубевой врачами вошел какой-то странно знакомый ей мужчина с огромным букетом цветов. На пороге он замер и натянуто улыбнулся:
— А вот и мы!
Маринка равнодушно скользнула по нему взглядом и отвернулась. Какое-то беспокойство появилось в ее сердце. Она не хотела слушать, что скажет ей гость, и даже закрыла ладонями уши.
— Мариночка, ты узнаешь меня? — Над ней склонилось озабоченное лицо. — Это я, Паша, твой муж…
— Да… — Маринка его вспомнила. Воспоминания не доставили ей радости. — Уходи, пожалуйста…
Голубев помялся и недоуменно посмотрел на врачей, те развели руками.
— Ты посмотри, кого я тебе привел!
Из-за спины Павла Ивановича вышел взволнованный Илья и бросился к Маринке:
— Мамочка!
Голубева поморщилась. Зачем так кричать? Она продолжала лежать равнодушно, позволив сыну обнять себя.
— Я по тебе так соскучился! — говорил Илюшка и плакал. Маринку это раздражало.
— Марина, у вас же ребенок, — вкрадчивым голосом сказал врач, — вам обязательно надо вернуться домой.
— Не хочу!
Через несколько минут врач дал Голубеву незаметный знак рукой, и тот оттащил сына от ее постели.
— Мы придем еще! — извиняющимся голосом сказал он.
— Не надо… Мне тут хорошо…
Еще несколько дней все шло по-прежнему, но визит Голубева с сыном смутил Маринку. Из подсознания снова стали выплывать какие-то неясные картины, звуки, голоса. Она старалась бежать от них, но они неизменно догоняли, лишали покоя, мучили. Головные боли были такие, что Маринка каталась по полу, билась головой об стены. Ей становилось легче только тогда, когда делали укол. Она хотела этих уколов, мечтала о них!
После лекарства приступы воспоминаний становились все более редкими и тупыми, и от этого было легче.
— Марина, посмотрите в окно! — приставал к ней врач. — Там снежинки летают. Какие красивые снежинки!
— И что?
Какое ей было дело до снежинок, запорошенных деревьев, белых сугробов? Никакого. Есть и есть — где-то вне ее, в другом мире. Она вовсе не хотела возвращаться обратно.
Через пару недель дверь в палату распахнулась — и на пороге появился высокий, загорелый мужчина в белом халате. Он сразу озабоченно бросился к Маринкиной кровати:
— Я приехал, как только узнал… Мариночка… О господи!
Голубева посмотрела на него равнодушно. Он казался знакомым, но кто он — вспомнить никак не удавалось. Она напряглась, и тут ее пронзило так, что сердце заколотилось и кровь прилила к лицу.
— Боречка, милый! — Она обвила его шею руками. — Как я рада тебя видеть! Со мной тут такое случилось…
Она заливалась слезами, продолжая обнимать Бориса. Тот тоже прослезился и неловко погладил Маринку по волосам:
— Ну все, успокойся. Все будет хорошо.
— Похоже, это кризис… — удивленно прошептал кто-то сзади. — Она реагирует на него!
— Боречка, я не знаю, что я тут делаю. Мне дают какие-то лекарства… Я ничего не помню. Мне так плохо! Забери меня отсюда!
— Заберу, заберу, все уже позади.
Пару часов Смелов посидел с ней, рассказывая какую-то ерунду. Маринка его не слушала — она всхлипывала и никак не могла успокоиться. Возвращение в жизнь состоялось. На нее оглушительной волной со всех сторон нахлынули ничем не сдерживаемые, но больше неопасные воспоминания.
На следующий день с утра Маринка с удивлением разглядывала палату и ее странных обитательниц, как будто видела их впервые. Интересно, сколько времени она тут провела? Несколько дней или недель?
Впервые за все время она пристрастно поглядела на себя в зеркало и ужаснулась. На ней была засаленная, основательно вылинявшая ночная рубашка в цветочек. Волосы у корней были совсем седые, глаза казались погасшими. Маринка попробовала причесаться и уложить волосы. Было такое ощущение, что она постарела лет на десять. Нет, она не допустит такого! Она срочно возьмется за себя! Она не намерена провести остаток жизни за высоким забором рядом с больными старухами!
А как там Илюшка? Маринка вдруг поняла, что за все время, проведенное в больнице, она ни разу не вспомнила о нем. Стало пронзительно стыдно и страшно, Голубева даже заплакала. Какое же у нее было состояние, раз она даже ни разу не вспомнила о единственном сыне? Это потрясение усилило ее желание немедленно выйти из больницы. Несмотря на слабость, она ощущала себя окончательно выздоровевшей.
Во второй половине дня ее отвели на консилиум врачей. Там ей долго задавали какие-то глупые вопросы, внимательно и сочувственно заглядывая в лицо. Маринка отвечала твердо и спокойно, врачи переглядывались.
— Можем вас поздравить, — сказал наконец один из них, — наша терапия имела успех. Вы пробудете у нас еще немного, чтобы мы понаблюдали за вами, а потом, если все пойдет нормально, мы отпустим вас домой.
— Но мне срочно надо домой! У меня там сын! Вы меня что, за сумасшедшую держите?
— За сына не волнуйтесь. Он в полном порядке, с отцом. А понаблюдаться вам еще надо…
— Идите вы все знаете куда! — Маринка от отчаяния со всей силы шарахнула стулом об стену и заплакала.
— Ну вот видите, вам еще нужен покой, — сказал глава консилиума и повернулся к ее лечащему врачу: — Ее нельзя волновать!
Сопротивляющуюся изо всех сил Маринку увели, опять сделали успокоительный укол. И опять в ее сознании все стало двоиться, расплываться, и Маринка уснула. А когда очнулась, сильно болела голова. Кто-то сидел рядом и гладил ее по руке.
— Борька, ты? — Маринка с трудом разлепила глаза. Лекарство упорно опрокидывало ее куда-то в вязкую дрему.
— Я, лежи тихо. Что ты там вчера натворила?
Голубева напрягла память. Какие-то обрывки, но ничего конкретного.
— Чертовы таблетки… Не помню!
— Зачем ты кинула стулом в членов консилиума? Тебя теперь еще за буйную посчитают.
— А мне плевать… Боречка, милый, забери меня… У меня Илья дома. Я тут больше не могу! С ума сойду.
— А стульями больше швыряться не будешь?
— Нет! Это от бессилия. Я больше не буду…
— Тогда считай, что тебе повезло, — улыбнулся Борис. — Я знаю директора этой больницы еще по институту. Мы уже говорили с ним. Думаю, он не откажет. Только веди себя хорошо!
