Если бы - Оксана Фокс
Вежливо улыбаясь, Лина держала голову высоко и следила за прижатыми к бокам локтями, скрывая дрожь. Корреспонденты, обозреватели и блогеры задавали бесконечные вопросы. Вокруг лица горело безумное количество осветительных ламп. Нестерпимо пылали щеки. Вспышки камер целились в мозг, словно хотели добраться до тайных уголков и высветить обличающую правду. Она не знала, сколько потребуется стоять, словно прикованной к позорному столбу, но держала глаза широко открытыми и говорила только о картинах, как учил тренер по коммуникациям. Перед пожатием очередной руки, Лина незаметно вытирала влажную ладонь о брюки, борясь с желанием глубоко вдохнуть разогретый спёртый воздух.
Неожиданно живая масса откатила и переместилась во второй зал, где мнительная женщина лишилась чувств. Люди окружили несчастную, пытаясь привести в сознание. В фойе образовалась давка. Скопление любопытных заблокировало проход. Кто-то разбил стеклянную витрину. До приезда скорой помощи, начальник охраны ограничил количество посетителей: металлическую дверь заперли, открывая только на выход. Десятки ньюйоркцев, простоявших в очереди не один час, разъярились: они пытались проникнуть внутрь и требовали вернуть потраченные на билеты деньги. Полицейские сирены одновременно с медиками и пожарными, вызванными обеспокоенными жильцами соседних домов, оглушили прилегающие кварталы визгом. Спустя два часа после открытия, выставка «Лица» досрочно закрылась.
Гора критики обрушилась Лине на голову уже утром. В просторном гостиничном номере, превращённом в штаб, она сидела за столом и слушала агента по связям с общественностью, сухопарую темнокожую американку со стальным взглядом. Внимая терзающим словам, Лина делала заметки в блокноте, не разделяя хорошего настроения Трины, с упоением перечисляющей обвинения в жестокости, безвкусице, бездарности, неумении работать с цветом и отсутствием представлений об элементарном построении композиции, сыпавшимися из новостных источников, как из пресловутого рога. Об этом не писал и не говорил только ленивый. Лине сложно было радоваться свежим газетам, интернет изданиям и блогам. Все в один голос трубили об убожестве экспозиции, неуклюжести и корявости художницы, её излишней сентиментальности и грубой игрой на чувствах, когда нельзя поразить талантом или идеей. Арт-сообщества заявляли об убогом дизайнерском оформлении, о том, что музыкальный ряд давит на психику, а нарушение стандартов расстояния осмотра производит непредсказуемый эффект: картины слишком живы, пропорционально не достоверны – их невозможно созерцать. Не отнимая телефон от уха, Трина улыбалась крепкими белыми зубами и непрестанно повторяла "хорошо", успевая диктовать ассистентке информационный пресс-релиз для отправки в Ассошиэйтед Пресс.
Спустя неделю, Лина вздохнула свободнее. Члены американской палаты экспертов в области искусства в оценке были сдержаннее, нежели всевозможные "эстеты" и "знатоки". Сначала несколько голосов стало на защиту Лины, как мастера живописи. Опустив содержание, похвалили форму, назвав работы ярчайшим импрессионизмом последних лет. Художники заговорили громче, восхищаясь управлением цветом и передачей эмоций, умением за обыденностью видеть сущность, искусно и тонко играть воззрением, прихотливо меняя от чудовищного неприятия до сопереживания и причастия. Выждав паузу, о Лине вспомнили и модные обозреватели, называя не иначе, как новой яркой звездой.
Ян Олсен первым выразил решимость приобрести несколько полотен, публично заявив о намерениях в "Нью-Йорк Таймс" и "Дэйли Ньюс". Информацию о желающих приобрести картины распространял и "Нью-Йорк Пост", а следом ведущие британские и немецкие таблоиды. Кураторы известных галерей оспаривали возможность следующими представлять небольшую экспозицию из семидесяти работ. Культурные ассоциации требовали выставить картины на торги аукциона "Сотбис". Но агенты Лины Калетник отказывали всем.
Диаметральное расхождение мнений, скандал и ажиотаж довели остроту сумятицы до состояния, когда из любой искорки может вспыхнуть пожар. Убийство двух полицейских в Бронксе послужило детонатором, обозлив ньюйоркцев до предела. Поднявшийся шум и резонанс коснулся каждого дома. Общественные организации устроили серию манифестаций, требуя мэра немедленно решить проблему "ничейного" района. Под давлением общества городской совет принял законы о жилищных субсидиях и улучшении жилищно-коммунальных услуг для малоимущих и инфицированных ВИЧ и СПИД. Обеспеченным гражданам подняли налоги и запланировали постройку дополнительных клиник для не застрахованных жителей. Новые реформы должны были облегчить доступ эмигрантам к государственным программам, а мэр пообещал сократить расходы администрации и сэкономленные средства направить на поддержку малого бизнеса и создание рабочих мест. Городские власти обнародовали планы переоборудования трущоб в развлекательные центры и парки с доступным социальным жильём и общественными школами.
Демократы и республиканцы, "зелёные" и консерваторы, в преддверии выборов, с новой силой мерились мускулами в стенах парламента, продвигали и отклоняли законопроекты, а пресса срывала маски, ежедневно поднимая неудобные вопросы. Проблемы жителей Свалки и подобных районов как ил всплывали на поверхность и надолго лишили ощущения чистой воды все слои общества.
Проведя две недели в Нью-Йорке экспозиция «Лица» переехала в Чикаго, затем в Лос-Анджелес. Имя «Василина Калетник» прокатилось над штатами как пушечное ядро. Внезапно нагрянувшая известность ужаснула Лину и вызывала брезгливость. Очень скоро, она возненавидела фотографов, публицистов и скопления людей; познакомилась с папарацци и узнала, каково жить в свете юпитеров. Она научилась тайком пробираться в дом, оставляя автомобиль за квартал, отучилась бегать в парке и ходить за покупками в магазины. Теперь она следила за каждым произнесённым словом, даже делая заказ в ресторане или обращаясь к парковщику.
Несмотря на все доводы пиар агентов и недовольство Трины, Лина избегала давать интервью, от которых сводило челюсти. Она отказывалась участвовать в популярных ток-шоу и не давала автографы. Её преследовало гнусное чувство: выстроенной на крови известности. Она оказалось, вроде желтого бульварного издания, выставляющего на первой странице шокирующие фотографии под душещипательными заголовками. Избегая новостей, Лина пропадала в мастерской, отгораживаясь от мира широкими мазками и верными линиями.
Сквозь прозрачный тюль, в узкое окно, глядело тяжёлое небо: сочилось дождём, как набухшая губка. Накинув на плечи вязаный кардиган, Лина включила настольную лампу. Окутавшие в середине дня сумерки отскочили к углам.
Второй месяц, арендуя квартиру под мастерской, расположенной в мансарде двухэтажного таун-хауса на западе Лондона, Лина удивлялась изменчивой погоде. Все ещё училась одеваться многослойно и держать под рукой зонт и тёмные очки. Город оказался не дождливым и сырым, как она воображала, но она постоянно сравнивала его с Лос-Анджелесом. Скучала по сентябрьской неге и опустевшим пляжам, мягкому бризу с океана и бескрайнему синему небу. Ей не хватало красок цветущих магнолий и камелий, запаха эвкалиптовых улиц и апельсиновых рощ, слепящих карминно-красных бугенвиллий
