Если бы - Оксана Фокс

– На высоте 8356м, будучи в связке, мы сорвались. Подвела старая травма. Моя неловкость послужила причиной обвала снежного карниза. Я увлёк всех за собой. В какой-то момент мне удалось зацепиться ледоколом и остановить падение. Но трос Арона оборвался. Мальчик летел вдоль вертикальной стены около километра. У него не было шансов. Элизабет болталась в воздухе: была слишком слаба, чтобы суметь закрепиться. Мне удалось по рации связаться с лагерем. Нужно было держаться, пока доберётся помощь. В баллоне жены было достаточно кислорода, но при падении треснула маска, и он быстро заканчивался. Она часто теряла сознание, а спустя три часа, сорвала и выбросила маску. Мне же оставалось только держать нас. У Элизабет начались галлюцинации. В один из приступов она громко прокричала, что видит Арона, что там не высоко, и она будет прыгать.

Олсен выбросил остатки сигары в камин. Коричневый окурок медленно истлевал: дымок тоненько взвился, становясь все прозрачнее, пока не растаял.

– Твоя семья заплатила за мечту, – машинально закончила Лина, обхватив плечи дрожащими руками.

– Я больше никогда не поднимался в горы. – Олсен устало потёр переносицу большим и указательным пальцем. – Теперь, я предпочитаю море.

– Элизабет… яхта... – вспомнила Лина название белоснежного судна. – Ох, Ян, – она подняла полные слез глаза, – прости! Я знаю, тебе не нужна жалость, но у меня сердце разрывается. Не знаю, что сказать…

Некоторое время Олсен молчал и смотрел мимо, словно не видел её, потом сдержано улыбнулся:

– Ничего не говори, – наконец, произнёс он. – Просто прими моё предложение. Я верю, что сделаю тебя счастливой. Как и ты меня, если пожелаешь.

Взяв наброшенный на спинку стула пиджак, Ян подошёл к двери, обернулся у порога и произнёс уже привычным ленивым тоном:

– Подумай, Лина. Только не очень долго. У меня не так много времени ждать.

Низкий гул мотора разнёсся под окнами. Ссутулившись в углу дивана, Лина слушала шелест шин, пока автомобиль выезжал на дорогу. Болезненными толчками сердце било в рёбра. Осталось в нём живое место? Что она может дать? Как сможет осчастливить кого-то, если едва справляется с очередным днём?

Закрыв лицо руками, Лина застонала и повалилась на диван:

– Нет! Не могу! Пожалуйста!

Яростное эхо разнеслось по пустому дому, отразилось в пустоте одиноких дней, шагавших по пятам столько лет, и мучительно зазвенело в ушах. Лина долго лежала с открытыми глазами. Обступила темнота и холод. Снаружи. Внутри. Редкие машины проносились вверх-вниз по улице. Вспышки фиолетового света обозначали углы и чужую мебель, застывшую немым вопросом. Потом движение прекратилось и стало ещё темней.

Заставив деревянные конечности подчиниться, Лина встала. Натыкаясь на столы и стулья, разыскала кухню, раковину, кран. Умылась ледяной водой, оцарапавшей лицо как битое стекло, смочила пересохшее горло. Вернувшись в промозглую гостиную, отыскала плед и залезла с ногами в кресло. Откинув голову на спинку, Лина смотрела, как светлеют часы над каминной полкой, слушала, как просыпаются птицы, заливисто щебечут в кустах магнолий у крыльца.

Дождавшись девяти часов, она сунула руку в карман и достала телефон. Болезненно отсчитывая гудки, вдруг подпрыгнула:

– Крис! Это – Лина! Лина Калетник…

– Привет Лягушка.

– Привет… Я звонила тебе.

– Да?

– Трижды.

– Ого.

Наступила гнетущая пауза. Что-то росло и сгущалось в комнате, давило на грудь, мешая вдохнуть и выдохнуть. Камин увеличился в размерах, лестница раздалась вширь, мебель нависала, угрожая расплющить, словно Лина уменьшилась как Алиса в Стране чудес. Телефон показался чугунным, тяжело оттянув кисть. Двумя ладонями обхватив мобильный, она судорожно перевела дыхание:

– Крис, нам нужно увидеться.

– Согласен.

– Сейчас.

– Ну, – Берри хрипло рассмеялся, – если, ты настолько любезна и телепортируешь в мою постель, – он откашлялся. – На мне сшитые тобой шаровары. Не могу расстаться. Может, подскажешь, волшебное слово? Где, чёрт возьми, пуговицы?

– Пуговицы… – Лина сморгнула. – Ты не в Эл-Эй?

– Да, мэм, и чёртов токийский небоскрёб напротив, светит мне в глаз, мешая уснуть на чёртовом матрасе, подозреваю из деревянных палочек.

– Турне! – вспомнила Лина.

Берри что-то неразборчиво пробормотал и вновь закашлялся.

– Когда возвращаешься?

– Это допрос? Чего ты хочешь?

– Крис, я не хочу говорить по телефону.

– Давай говори, – приказал Берри.

– Я… – она запнулась.

– Ну? – его голос стал злым. – Только, не будь идиоткой и не рассказывай о сказочной беременности.

– О!.. Нет! Конечно, нет, – опешила Лина, сглотнув тугой комок. – Просто… я замуж выхожу.

– Дерьмо! – расхохотался, Берри. – Это все? Ну, валяй лягушка, пришлю тебе в подарок шампанского. Ящик. Уверен, ты предпочитаешь Кристалл.

Лина посмотрела на вцепившиеся в телефон напряжённые пальцы с белыми костяшками: так сжимали бездушный металл, словно держали жизнь. Она вздохнула и очень медленно расслабила руку. Вот и все, это не сложно.

– Пока, Крис.

Глава 18

Сумбурные дни наталкивались один на другой.

Организация выставки «Лица» заняла весну и лето. Открытие в Нью-Йорке новой галереи, с одноименным названием, широко освещалось в прессе. С первой минуты анонсирования экспозиции, Лина получала по почте и на электронный ящик сотни писем от муниципальных служащих, критиков и экспертов. Они советовали, как лучше организовать мероприятие, как преподнести и сгладить отторжение общества к персоне художника, которое непременно последует. И неизменное резюме: отказаться от проведения на ближайшие пару лет, так как, её работы не искусство, а публицистика, которую лучше освещать чёрно-белыми фотографиями. Приближаясь к цели, Лина понимала – эта её первая и последняя персональная выставка.

Душным сентябрьским утром журналисты и репортёры заняли подходы к металлическим дверям полуподвального помещения, напротив отеля "Пенсильвания", затруднив проезд по ЗЗ восточной улице в Мидтауне.

Лина стояла посреди узкого зала, наполненного бормотанием Свалки и тяжёлым напором музыки. Аудио сопровождение было подарком Берри, а точнее коммерческим участием его лейбла в мероприятии, отметившим вниманием громкий проект. В том, что композитор органной симфонии – Кристофер, Лина не сомневалась. Сомневалась, только, что Берри видел хоть одну картину, когда создавал её. Но попадание в тему, казалось сверхъестественным: сосредоточенный траурно-триумфальный марш с точностью метронома полосовал на части, оставляя в душе свежие рубцы, такие же болезненные, как и ожоги от живых глаз Майкла-Ребекки, что глядели с рекламных афиш и обложек каталога экспозиции.

Из двенадцати посвящённых Майку полотен, только для одной он позировал обнажённым: съёжился от