Кэти Хикман - Гарем
— Никогда не предполагал, что рассказ о научном исследовании может оказаться таким захватывающим. В ваших устах он звучал подобно приключенческому роману.
— Иногда я и сама воспринимаю эту историю как настоящий детектив, — отозвалась Элизабет. — Возможно, потому она меня так и занимает, хотя Хаддба считает, что сидеть над книгами целыми днями просто глупо.
Порыв холодного зимнего ветра заставил Элизабет вздрогнуть и поплотнее закутаться в пальто. О других причинах, заставивших ее помчаться в Стамбул, она не упомянула.
Над холмами восточных берегов Босфора наконец проглянуло бледное солнце. Лучи его скользнули по крышам домов, на мгновение превратили серые воды в голубые.
— А дальше? Что с ними случилось дальше? Вам удалось отыскать здесь, в Стамбуле, какую-нибудь нить?
— Относительно Селии — никакой. Я обратилась за разрешением провести изыскания в архиве, но ответа пока не получила. Они требуют все новых и новых бумаг, рекомендательного письма от моей руководительницы и прочего. С архивами всегда такая история, они хотят, чтобы вы точно указали источник, с которым намерены работать. — Она вздохнула. — А исследователь как раз и должен поработать в архиве, чтобы узнать, какой именно источник ему понадобится.
— Типично византийское коварство. — Он бросил на нее понимающий, смеющийся взгляд. — Значит, пока ваша прекрасная соотечественница из шестнадцатого века остается для вас полной загадкой, не так ли?
— Пока да. Но у меня есть чувство, что… Не знаю, смогу ли его описать.
— Что же это за чувство?
— Ну, понимаете, чем больше я думаю о ней, тем сильнее становится моя уверенность в том, что ей удалось спастись, иначе просто не могло быть. — Элизабет заметила, что для убедительности прижимает к груди руки. — Ведь в противном случае кто бы мог описать ее историю?
— Разве это не могло произойти при каких-нибудь других обстоятельствах? — высказал предположение Мехмед. — Не находите ли вы, что вероятно и более простое объяснение? Вы склонны думать, что под ярмом рабства люди оставались до самой смерти, но, судя по тому, чему нас учили в школе, могу сказать, что в Османской империи рабов очень часто отпускали на волю, причем делали это по самым разным причинам.
— Разве могли отпустить какую-либо женщину из сераля самого султана?
— Именно из сераля их чаще всего и отпускали. Если женщина за несколько лет пребывания в гареме так и не привлекла внимания повелителя, она получала приданое, и ее выдавали замуж за какого-нибудь высокопоставленного чиновника. Особенно часто это случалось с приближенными самой валиде. Такие поступки относились к числу ее благодеяний и сильно повышали авторитет повелительницы. К тому же, поскольку считалось, что женщины получают в гареме прекрасное воспитание, а их связи с обитателями дворца могли быть чрезвычайно полезны, честолюбивому чиновнику такой брак мог казаться очень желательным. Вполне возможно, что вашу Селию Лампри постигла та же участь.
— Возможно, вы и правы.
Элизабет задумалась над тем, какую непостижимо странную атмосферу она ощутила в тот день, когда находилась во дворце. Она испытала ее не только в апартаментах самой госпожи валиде с их двойными стенами и тайными проходами, скрытыми за деревянной обшивкой. Эта необычность чувствовалась гораздо сильнее в путанице крохотных комнаток, душных, без окон, с их прогнившими полами и вызывающей клаустрофобию теснотой муравейника, там, где обитали самые простые, незаметные обитательницы гарема. При посещении дворца она почти не усомнилась в том, что Селии удалось покинуть его. Объяснение Мехмеда, безусловно, логично, но не слишком ли оно примитивно?
— А если б ей удалось расстаться с дворцом, что в таком случае могло с ней случиться? — спросил он у девушки.
— Именно это я и хочу выяснить.
— Вы думаете, ей посчастливилось разыскать своего английского торговца?
— Да, я так думаю.
Он снова улыбнулся.
— В таком случае ваша очаровательная история не только имеет детективный сюжет, но и весьма романтична. Но если вас действительно интересует то, каким был Стамбул в шестнадцатом столетии, — Мехмед обернулся, — тогда взгляните сюда.
Элизабет посмотрела в указанном направлении и увидела, что представший перед ее глазами силуэт города походит на старинную картину. Поднявшееся солнце золотило окутывавший город туман; седые от древности стены прихотливо вились и тонули в зелени парков; позлащенные купола, стройные минареты, острые пики кипарисов мягко устремлялись к ясному небу. По прихотливой игре света в этом призрачном тумане город словно вырастал из водной глади, поднятый могучими руками джиннов.
Примерно к полудню их катер достиг Анадолу-хисар, деревушки, расположенной к северу от Бебека, там, где соединялись воды стремительного Босфора и Черного моря. Лесистые берега окаймляли пролив с обеих сторон, в них еще тонули клочья ночного тумана, и кое-где у кромки воды виднелись фигуры рыбаков с удочками.
Мехмед подвел катер к берегу, и они оказались в маленькой бухточке, где спокойно стыла вода, а в ее неподвижной глади отражались зеленые кроны деревьев.
— Прибыли. Я намерен пригласить вас на обед, Элизабет. А если повезет, то и показать вам танцующих дельфинов.
— А корзинка, которую приготовила для нас Хаддба?
— В декабре? Увольте. — Он рассмеялся и протянул руку, помогая девушке выйти на берег. — Не беспокойтесь, прошу вас. Думаю, Хаддба не обидится на нас.
Мехмед знал о существовании здесь рыбного ресторанчика, в котором, хоть время года и не располагало к тому, столы были выставлены на террасу под открытым небом, а предупредительный официант предложил им занять столик у самой воды. Дожидаясь заказа, Элизабет и Мехмед разговаривали, следили за рыбачьими шхунами и лодками, за неправдоподобно огромными чайками, подпрыгивающими на воде, словно невиданные поплавки.
Он рассказал девушке о своей семье — отец турок, мать француженка, четверо братьев. Она — о своих родителях, живших неподалеку от Оксфорда, не имевших, кроме нее, других детей, о своей подруге Эве, ставшей ей ближе, чем сестра. Они так легко понимали друг друга, что беседа текла без всякого напряжения.
— У вас есть близкий человек? — спросил он. — Я имею в виду друга, оставленного в Англии.
— Был. — Она не отвела глаз от больших бакланов, низко летевших над водой. — Мы расстались.
Никаких объяснений не потребовалось. В памяти возник образ Мариуса, «впервые за весь день», — подумала она и ужаснулась. Сейчас он представился ей в виде злого скачущего фигляра, который, махая рукой, все удалялся и удалялся, пока наконец не исчез совсем, превратившись в едва различимый клубок дыма.
