Лорен Оливер - Delirium/Делириум
— Думаю, да, — отвечаю я и даже пытаюсь выдавить улыбку, но губы, высохшие и потрескавшиеся, никак не хотят слушаться. — Ведь может же быть, что это и не она, правда? Вдруг ты ошибся?..
Алекс кивает, но я вижу — он уверен в своей правоте. Он точно знает — моя мать здесь, в этом месте, в этой возвышающейся над землёй гробнице для живых, и была здесь всё это время. От этой мысли у меня кружится голова. Мне сейчас не до того, чтобы решать, прав Алекс или неправ; все силы надо направить на то, чтобы хотя бы прямо держаться на ногах.
— Пошли, — говорит он.
Он шествует впереди, как будто ведёт меня по особому, официальному делу. Я не отрываю глаз от земли, почти рада, что в присутствии стражей Алекс должен делать вид, что мы совершенно чужие люди. У меня бы сейчас не хватило сил выдавить из себя даже пару слов. Душу обуревают тысячи чувств, в голове крутится тысяча вопросов, возродились вдруг тысячи надежд и желаний, похороненных много лет назад. В полном смятении, я не могу мыслить ясно и не в состоянии прийти ни к какому разумному выводу.
Алекс отказался что-либо объяснять после своего вчерашнего заявления, лишь упрямо твердил: «Ты должна увидеть сама, — будто вдруг позабыл все другие слова. — Не хочу подавать тебе ложную надежду». А потом он сказал, чтобы я встретила его у Склепов. Наверно, я просто-напросто в шоке. Всё время нашего разговора я поздравляла себя с тем, что не впала в истерику, не разразилась слезами, мольбами и требованиями; но позже, придя домой, обнаружила, что совершенно не помню, как добралась до дому, уже не говоря о том, что позабыла даже про регуляторов и патрули. Должно быть, я просто шагала по ночным улицам, слепая и глухая ко всему.
Но теперь, похоже, я на самом пике шока. Полная прострация. Впрочем, без неё я, наверно, не смогла бы подняться этим утром с постели и одеться; не нашла бы дороги сюда, а сейчас не была бы в состоянии осторожно, выдерживая почтительную дистанцию, ступать позади Алекса, пока тот подходит к воротам, предъявляет свой опознавательный знак охраннику и пускается в тщательно продуманное и отрепетированное объяснение, тыча пальцем в мою сторону:
— Видишь вон ту девицу? На её Аттестации произошёл... ну, так скажем, небольшой инцидент.
У него не голос, а лёд.
Оба оборачиваются и пялятся на меня: сторож с подозрением, Алекс со всей отчуждённостью, которую ему удаётся наскрести. В глазах — сталь, куда только подевалось всё тепло? Мне даже страшно оттого, что ему, похоже, не составляет труда проделывать это — вдруг стать кем-то совершенно другим, кем-то, не имеющим ко мне ни малейшего отношения.
— Ничего такого особенного, — продолжает он, — но её родители и моё начальство решили, что ей не помешает небольшое напоминание о том, к чему приводит упрямство и непослушание.
Охранник меряет меня взглядом. Рожа у него жирная и красная, кожа вокруг глаз одутловатая и пухлая, так и напоминает поднявшееся сдобное тесто. Скоро, думаю, его глазки совсем утонут в мясистой плоти, как изюминки в булке.
— А что за инцидент? — Он выдувает жвачный пузырь и щёлкает им. Потом перебрасывает внушительного размера автомат с одного плеча на другое.
Алекс наклоняется вперёд так, что между ним и охранником за воротами теперь лишь несколько дюймов расстояния. Он говорит тихо, но я слышу:
— Её любимый цвет — цвет неба на восходе.
Охранник ещё мгновение пялится на меня, а потом машет: мол, проходите.
— Отойдите назад, пока я открою ворота, — мычит он и исчезает в будке, похожей на ту, в которой сидит Алекс при лабораториях. Через несколько секунд электронные ворота распахиваются. Мы с Алексом направляемся через двор ко входу в здание. С каждым шагом массивный фасад Склепов как бы вырастает — в ширину и в высоту.
Поднимается ветер, взметает пыль над унылым двором; одинокий пластиковый пакет, кувыркаясь и подпрыгивая, несётся через тощий газон; воздух наэлектризован, как всегда бывает перед грозой. Эта безумная, вибрирующая энергия готова выплеснуться во что-то невиданное, грандиозное, разнести весь мир на атомы и ввергнуть в хаос.
Я бы всё отдала за то, чтобы Алекс обернулся, улыбнулся мне, подал руку... Конечно, он этого не сделает. Он быстро шагает впереди — спина застыла, глаза прикованы ко входной двери.
Я не знаю точно, сколько в Склепах заключённых. По прикидкам Алекса — около трёх тысяч. В Портленде почти совсем изжита преступность — благодаря Исцелению — но всё же иногда бывает, что кто-нибудь стянет что-нибудь в магазине или откажется подчиниться требованиям полиции; случаются и акты вандализма. Ну и, конечно, диссиденты — участники Сопротивления и симпатизёры. Если их не казнят немедленно, то бросают гнить в Склепах.
Склепы служат также городской психбольницей. Хотя преступников у нас и мало, сумасшедших хватает, несмотря на Исцеление. Алекс ввернул бы: «Благодаря Исцелению». И ничего не попишешь — он где-то прав: иногда процедуры — особенно произведённые до срока — идут не так, как должны бы. В результате случаются мозговые травмы, ведущие к самым разным психическим расстройствам. Плюс к тому, некоторые люди кардинально меняются после Процедуры. Впадают в кататонию[31], сидят, выпучив глаза и пуская слюни, и если их родные не имеют средств и возможности ухаживать за ними дома, то запихивают бедняг в Склепы, где те гниют заживо и испускают дух, забытые всеми.
Внутрь Склепов ведёт гигантская двустворчатая дверь. Сквозь тонкие, грязные и засиженные мухами стёкла — очевидно, пуленепробиваемые — еле различим длинный тёмный коридор, в котором болезненно мигают тусклые лампочки. К двери пришпилена картонная табличка, попорченная ветром и дождём. На ней значится:
ВСЕМ ПОСЕТИТЕЛЯМ НЕОБХОДИМО ПРОСЛЕДОВАТЬ НА КОНТРОЛЬНО-ПРОПУСКНОЙ ПУНКТ.
Алекс на миг задерживается перед дверью.
— Готова? — спрашивает он, не оглядываясь на меня.
— Да, — пищу я.
Вот это вонь! Стоит нам ступить за порог, как она отбрасывает меня через время и пространство, в четвёртый класс. Сквозь едкий, жгучий запах мощного дезинфицирующего средства пробивается зловоние множества немытых тел, скученных в тесном пространстве застенка. Но над всем царит запах сырости — в коридорах мокро, трубы текут, внутри стен и во всех закутках, куда посетителям даже взглянуть страшно, цветёт плесень. Контрольно-пропускной пункт слева от нас. Женщина, сидящая за конторкой, отгороженной панелью из пуленепробиваемого стекла, носит медицинскую маску. Я на её месте поступала бы точно так же.
Вот это сюрприз: когда мы подходим к конторке, женщина вскидывает глаза и обращается к моему провожатому по имени:
