Катрин Панколь - Черепаший вальс
Она зачесала волосы назад, заколола их двумя широкими заколками. Похожа на девочку-подростка, решившую втихаря намазаться маминой косметикой. Достала коробочку с какой-то черной массой, жесткую щеточку, плюнула на щетку и хорошенько повозила ею в черной массе. Филипп поморщился. Не отводя глаз от зеркала, она шлепнула на ресницы жирную кляксу. Плевала, терла, мазала — и начинала все сначала. В танце ее рук была и привычка, и ловкость, и натренированная женственность.
— За одну такую фразу когда-нибудь парень влюбится в тебя без памяти, — сказал он, напоминая, что этот парень — не он.
— Красивые парни уже давно не влюбляются в слова. Они растут на разговорах со своими геймбоями.
Капля воды из душа капнула ему за шиворот, он отодвинулся.
— У тебя душ течет…
— Не течет. Это я, наверное, плохо кран закрыла.
Разинув рот, закатив глаза и оттопырив локоть, она красила ресницы, стараясь, чтобы черная масса не потекла. Отступала на шаг, придирчиво оглядывала результат, морщилась и начинала все сначала.
— Она устояла перед духом Саши Гитри, — задумчиво продолжал Филипп. — А ведь фраза была красивая…
— Придумаешь что-нибудь еще. Я тебе помогу. Никто лучше женщины не знает, как соблазнить другую женщину! Вы, мужики, навык потеряли!
Она покусала губы, оценила свое отражение. Обернула палец бумажным платком и стерла черную краску из маленькой морщинки под глазом. Подняла веко точным жестом хирурга, поднесла к нему серую подводку, закрыла глаз, провела линию — ну прямо Нефертити! Обернулась к нему, слегка вильнув бедрами в ожидании комплимента.
— Очень красиво, — обронил он, бегло улыбнувшись.
— Так интересно, — сказала она, повторяя операцию на втором глазу, — тебе не кажется? Будем соблазнять женщину вдвоем!
Он смотрел на нее, завороженный порханием рук, полетом кисточек и щеточек, которыми она манипулировала с ловкостью жонглера.
— Ты будешь Кристиан, а я Сирано. В те времена мужчина нанимал другого мужчину, чтобы тот говорил от его имени.
— Просто мужчины давно разучились разговаривать с женщинами… Я вот по крайней мере не сумел. Думаю, никогда и не умел.
Новая капля упала ему на руку, и он предпочел пересесть на крышку унитаза.
— Ты дочитала «Сирано»? — спросил он, вытирая руку первой попавшейся салфеткой.
Он подарил ей «Сирано де Бержерака» по-английски.
— Потрясающе! Мне так понравилось! So French![82]
И размахивая щеткой для ресниц, она продекламировала:
Philosopher and scientist,Poet, musician, duellist —He flew high, and fell back again!A pretty wit — whose like we lack —A lover… not like other men…[83]
Так красиво — умереть не встать! Благодаря тебе я вся трепещу. Засыпаю под сонату Скарлатти, читаю пьесы… Раньше я трепетала, мечтая о шубках, машинах, драгоценностях, — а теперь жду новую книгу, новую оперу! Я недорого обхожусь как любовница!
Слово «любовница» резануло слух, как верхнее «до», выданное примадонной, которая провалилась в оркестровую яму. Она произнесла его нарочно — посмотреть, как он отреагирует, проскочит ли у него это грубое слово, закрепляя за ней место, которое она день за днем отвоевывала в его жизни. Для него оно прозвучало первым оборотом ключа, на который его хотят запереть. Не отрывая глаз от зеркала, в котором отражалась задорная плутовская мордочка, она ждала, моля про себя, чтобы слово проскользнуло, чтобы можно было повторить его потом еще и еще, чтобы оно прижилось. А он размышлял, как бы выбросить его за борт, не ранив ее. Не дать ему прилипнуть к их отношениям, осторожно отклеить и отправить в мусорную корзину, ко всяким оберткам, бумажкам и ваткам. Уклончивое молчание затягивалось; наконец он сказал себе, что убрать слово-помеху можно только одним способом.
— Дотти! Ты не моя любовница, ты мой друг.
— Друг, с которым спят, — это любовница, — заверила она, памятуя о том, какой бурной была их прошлая ночь. Он ничего не говорил, но кричал ее имя, словно открывал новый мир. Дотти! Дотти! — так друзья не кричат, так кричат любовники на пике страсти. Она не впервые слышала этот крик и сделала соответствующие выводы. «Нынче ночью, — сказала она себе, — да, нынче ночью он капитулировал».
— Дотти!
— Да, — буркнула она, поправляя загнувшуюся ресничку.
— Дотти, ты меня слышишь?
— Ладно, — вздохнула она, не желая ничего слушать. — Так на что ты меня сегодня ведешь?
— Смотреть «Джоконду».
— Э-э?
— «Джоконду» Понкьелли.
— Супер! Скоро дорасту до Вагнера! Еще несколько таких вечеров, и я высижу всю «Тетралогию» и глазом не моргну!
— Дотти…
Она опустила руки, по-прежнему глядя в зеркало, в котором теперь отражалась поникшая, убитая физиономия, состроившая ей гримасу. От радости не осталось и следа, на щеке чернела полоска туши.
Он схватил ее за руку, притянул к себе.
— Ты хочешь, чтобы мы перестали встречаться? Я тебя прекрасно пойму, ты знаешь.
Она отвернулась и словно окаменела. Значит, ему все равно, будем мы видеться или нет? Я лишняя. Давай, старина, давай, убивай меня, вонзи поглубже нож в рану, я еще дышу. Ненавижу мужчин, ненавижу себя за то, что они мне нужны, ненавижу чувства, хочу быть биороботом, никого к себе не подпускать и лупить мужиков ногой, если они захотят меня поцеловать…
Дотти шмыгнула носом, по-прежнему отвернувшись и чувствуя себя деревянной куклой.
— Я не хочу, чтобы ты была несчастна… Но и обманывать тебя не хочу…
— Хватит! — завопила она, затыкая уши. — Все вы одинаковые! Достала уже ваша дружба! Хочу, чтобы меня любили!
— Дотти…
— Осточертело быть одной! Хочу, чтобы мне слали фразы из Саши Гитри, я бы тогда вырвала все ресницы до единой и отправила тебе в папиросной бумаге! А не строила козью морду!
— Да понимаю… Мне очень жаль…
— Хватит, Филипп, остановись, а то я тебя убью!
Говорят, мужчины бессильны перед плачущей женщиной. Филипп смотрел на Дотти с удивлением. «Мы же заключили договор, — думал он, словно рыцарь-бизнесмен, — я просто напоминаю условия…»
— Высморкайся, — сказал он, протягивая ей бумажный платок.
— Еще чего! Чтобы загубить тональник на миллион от Ива Сен-Лорана!
Он скомкал платок и бросил его в корзину.
Назревавшая гроза разразилась: тушь и тональник текли по щекам черно-бежевыми потоками. Он посмотрел на часы. Они уже опаздывали.
— Все вы одинаковые! Трусы! Подлые трусы, вот вы кто! Один другого лучше!
Она вопила так, словно вызывала на поединок всех самцов, которые попользовались ею одну ночь, а потом распрощались по эсэмэске.
