Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь
— Это мои следы, — сказала Камилла. — Мы пришли.
За стеной под низкими сосенками рос кустарник. Сосновая поросль тянулась к небу. Пахло смолой и сеном. Вокруг черных пеньков росли полевые колокольчики. Темные стайки насекомых разлетались, как бы играя, при виде капустницы, а потом опять собирались вместе. На маленьком свободном пространстве трава с трудом пробивалась сквозь плотный мох. Камилла расстелила там свой передник.
— Посмотри, — сказала она. — Через верхушки деревьев видны окна монастыря. Я иногда сидела здесь и представляла себе, что ты там, за этими окнами.
Они сели на передник, тесно прижавшись друг к другу.
— Раньше мы не часто встречались, — сказал Винцент.
— Ты был уже взрослым, а я — еще маленькой. Иногда ты говорил со мной. Как с ребенком. Или с кем-то, кто живет в другом мире.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ведь жил не так, как я.
— Смешно, что ты так смотришь на это. Ведь мы были соседями.
— Да. Но я всегда знала, что нас разделяет большее, чем решетка в саду. Когда я стояла около нее, смотрела в ваш сад и слушала, как вы разговариваете, ваши слова проникали не через решетку, они пролетали над ней. Только тогда я могла их слышать.
— Почему, Камилла? Я не понимаю тебя.
— Наверное, потому, что ты — Винцент Ротенвальд, а я — Камилла Лангталер.
Теперь он понял.
— Так думаешь только ты, не я. А сейчас эта решетка между нами все еще существует?
Камилла чуть-чуть подняла руку над землей:
— Она стала ниже и почти незаметна.
— Давай, — сказал Винцент и потянул Камиллу вверх, — перепрыгнем через нее.
Он заставил ее перешагнуть через ветку, лежавшую на земле.
— Правда, это было нетрудно? Сейчас мы в саду Ротенвальдов. Здесь собрались все. Мои родители, братья и сестры. Маленькая Антония прибежала и сказала: «Очень хорошо, что ты привел Камиллу». Моя мама говорит: «Камилла — наш гость». Мой отец с видом знатока произносит: «Она очень милая девочка». Мои братья еще маленькие и ничего не понимают. Они смеются.
— Что будет потом? — спрашивает Камилла быстро.
— Потом мы пойдем в дом.
Винцент скрутил в пучок гибкие веточки орешника.
— Это наша гостиная. Ты знаешь ее. Здесь висит знаменитый Лампи. Здесь стоит рояль. Ты садишься за него, как моя мама, и что-то играешь мне. Окна открыты. Остальные, в саду, тоже слышат, как ты играешь. Мама говорит: «Камилла играет прекрасно».
— Но я не умею играть на рояле.
— Ты научишься. Так, садись. Это стул для рояля.
Он прислонил Камиллу к стволу дерева, сам сделал то же самое и закрыл глаза.
— Я стою рядом с тобой. Слушаю.
Камилла засмеялась:
— Ну хорошо. Я в самом деле играю без ошибок? Как хорошо, что теперь меня приглашают к вам не только для того, чтобы помочь варить варенье. А дальше, Винцент, что дальше? Я сыграла пьесу до конца.
— Да. Что дальше. Я думаю, мы пойдем в библиотеку. Я покажу тебе свои книги. Ты любишь книги?
Камилла кивнула.
— Ах, — сказала она и погладила нежные иголки молодой пихты. — У Винцента так много книг. Ты дашь мне почитать?
— Ты можешь взять любую, не спрашивая.
— Хорошо. Но мой визит на этом не закончится?
— Конечно нет. Мы идем на чердак. Оттуда видно, где ты живешь.
— Нет, спасибо. Этого я не хочу видеть.
— Тогда мы посмотрим в сторону Вегерера, а потом дальше, на церковь. Можно даже увидеть трамвай.
— Я вижу голубые окна церкви, — сказала Камилла, поднявшись с Винцентом по воображаемой лестнице.
— Я же говорил тебе. Отсюда открывается прекрасный вид. Сады, сады, а вверху на холме — виноградник.
— Мы смотрим поверх дома инженера.
— Естественно. Он не может помешать нам. Нам ничто не может помешать.
— Что ты делаешь? Куда ты поворачиваешь меня? Винцент!
— Не бойся. Сейчас мы съезжаем вниз по лестничным поручням. Я всегда так делал раньше. Я впереди, ты за мной. О Боже, какая скорость.
Быстрым рывком он заставил ее опуститься вниз, она почти сидела на его коленях, здоровой рукой он обнимал ее.
— Винцент, — сказала Камилла, смутившись, и попробовала освободиться из его объятий. — Так нельзя. Смотри-ка, к нам идет твоя мама.
— Ну что же. Действительно, придется отпустить тебя ненадолго. Мама спрашивает, не хочет ли Камилла остаться у нас. Что скажешь?
— Я отвечаю: «Да, охотно».
— Отлично. Решено. Только в конце нашей прогулки.
— Нет, хватит, — сказала Камилла и закрыла глаза. — Я устала. Давай просто посидим.
— Согласен. Но сначала произойдет нечто из ряда вон выходящее, отчего захватывает дыхание.
— Что? — спросила Камилла и закрыла глаза.
— Мы спускаемся вниз, — ответил Винцент, чуть наклонил ее голову и убрал волосы со лба. — Ты чувствуешь, становится все холоднее.
— Винцент, где мы? Я боюсь.
— Мы в погребе. В огромном, пустом погребе барона Ротенвальда. Здесь темно, но ты не должна бояться. Нас никто не видит. С тобой только я. Ты хочешь быть со мной?
— Да, — сказала Камилла.
Их губы впервые встретились. Сначала лишь на долю секунды, а потом все время принадлежало только им одним.
* * *— Сколько ты еще пробудешь здесь? — спросила Камилла, прежде чем они оторвались друг от друга.
— Может быть, две или три недели. Потом я должен освободить место для других. Так как мне не дали отпуска, то меня снова отправят на фронт.
— Разве ты уже настолько поправился, что можешь ехать на фронт? Это сумасшествие, — сказала Камилла.
— Я не хочу об этом думать и говорить, пока ты со мной.
— Я скоро уеду домой. Двадцать восьмого начинаются занятия в школе.
— Ты сразу же должна написать мне.
— Я тебе уже писала один раз, — сказала она.
— Ах да, — ответил Винцент. — С тех пор прошло столько времени. Мне не удалось тогда ответить.
— Ничего, — сказала Камилла, разом забыв о долгих днях ожидания. — А почему ты хотел, чтобы я тебе написала?
Теперь Винцент уже не помнил, как удивился несколько недель тому назад, получив письмо от Камиллы. В эти минуты он был убежден, что никогда не желал ничего так сильно, как получить это письмо.
— Я хотел, чтобы ты была ко мне ближе, — ответил он. — Да, это было моим единственным желанием.
— Теперь я совсем близко, — сказала Камилла.
Послышался крик кукушки. Он то отдалялся, то приближался, то вдруг обрушивался на них из облаков. В трещине стены зеленой молнией мелькнула ящерица. Винцент взял руку Камиллы и сжал ее пальцы. На их разгоряченных лицах отражалось удивление от познанного ими хрупкого счастья.
